Что дальше с ним случилось, было не так страшно, как все предыдущее, но еще более неприятно. Его стали тереть, точно лошадь, а с волосами обошлись совершенно невозможным образом. Каким-то странным инструментом Никольсон вырвала все запутанные клочки. Временами ему казалось, что она вытащит с корнем все его кудри, а с ними оторвется и часть его головы. Довольно долго простоял он у колен Никольсон, тихонько всхлипывая.
Если бы Мария осмелилась подвергнуть его чему-нибудь подобному, он бы стал отбиваться и кричать. Но в этом удивительном доме, перед этими необычными людьми, которых итальянцы называли форестьери, в такой чуждой обстановке он как будто окаменел от ужаса. Да и кто бы на его месте не ужаснулся, если бы его посадили в воду, скребли и терли, а потом стали выдирать на голове волосы! И он вдруг спрятал лицо в складках платья Никольсон и разразился горькими рыданиями.
- Voglio andare а саsa! Lascimi andare aMaria eil ciuco! ( Пустите меня домой. Пустите меня домой к Марии и ослу!) всхлипывал он.
Хорошо, хорошо. Сейчас конец,-сказала Никольсон,- Нелегка была работа! И в чем я тебя положу спать? Разве что в ночной кофточке миледи?
- Voglio andare а саsa . (Хочу домой.) Но Никольсон совершенно его не понимала. Она вышла из комнаты и скоро вернулась в ванную с кофточкой, отделанной кружевами и шелковыми лентами. Кофточка была ему велика, он совсем утонул в ней. Но когда его головка с прелестным личиком выглянула над роскошной кружевной рюшью, он в этом наряде стал еще красивее. Сам Пичино этого, естественно, не сознавал, а чувствовал только, что его опутали чем-то щутовским. Когда же его понесли из комнаты и чудесные панталоны Сандро остались на полу в углу, он посчитал, что ему нанесли еще одно, последнее оскорбление.
Никольсон отнесла его в одну из тех великолепных комнат, которые он успел заметить, проходя по коридору. Она была вся голубая и поразила его своими кружевами, голубыми цветами и разными украшениями. Пичино подумал, что в этом месте с ним опять сделают что-нибудь странное. Но Никола только опустила его на что-то мягкое, над чем висело нечто вроде палатки из кружев и шелка.
Она что-то сказала ему по-английски и ушла, оставив его одного. Он сел и осмотрелся кругом. Может быть, здесь спят форестьери? Неужели они кладут головы на эти белые штуки? Неужели то, на чем он сидит,- постель?
Он посмотрел на красивую палатку, которая висела над головой, и вдруг почувствовал себя таким жалким, одиноким, что чуть опять не закричал: «Мария!». Если бы она была здесь или хотя бы он мог понять, что говорит Никола, происходящее не было бы еще столь ужасным. Но все кругом было так великолепно и так чуждо ему. Он точно очутился в другом мире, в каком-то раю. Но ему было страшно. Чериани с Марией отдалились от него, казалось, на тысячи миль, а здесь все чужое, и ему так хотелось домой.
Никола вернулась с тарелкой. На ней лежали разные кушанья, и она предложила ему поесть. Но с ним произошло нечто совсем странное. Этого с ним раньше никогда в жизни не случалось. Перед ним стояла целая тарелка вкусных вещей, тех самых вкусных вещей, которые форестьери привозили с собой в корзинках, а ему не хотелось их есть! Что-то сдавило горло, и он не мог есть. Он, Пичино, не мог есть! Слезы наполнили ему глаза и он отрицательно покачал головой.
--Non ho fame!(Я не голоден),-всхлипнул он и оттолкнул тарелку.
- Его закормили, вероятно, кексами за весь день,- сказала Никольсон.- И ему хочется спать. Господи, Боже мой, какой он хорошенький!
Она отвернула расшитое одеяло, украшенное кружевами, и взбила подушки. Потом опять подняла Пичино, уложила его в постель и накрыла.
- Спи, будь послушным мальчиком. Никольсон потушила свет и вышла из комнаты, оставив дверь приотворенной. Пичино лежал на мягких подушках, и глаза его раскрывались в темноте все шире и шире. В этой большой, великолепной комнате он казался себе таким крошечным, беспомощным.
Как все странно! Его уложили в постель, закутав в шутовское платье с кружевным воротом, который щекочет уши и щеки, а длинные рукава не позволяют пошевелить руками. И он не слышит подле себя, как дышит его друг -осел. Ведь осел остался дома, так как его выкупили у Беппо. Ах, если бы он мог услышать около себя дыхание осла! Но, может быть, никогда-никогда не увидит он его больше, и форестьери, богатая леди, пожалуй, никогда не позволит ему вернуться домой... никогда.
Пичино тяжко вздохнул, его грудь под роскошной кофточкой леди Алины судорожно поднялась. Он повернулся, утопил лицо в подушки и начал тихонько плакать, плакать без конца.
Пичино так горько плакал, что против воли у него вырвались громкие рыдания. Он тотчас же постарался подавить их. Ведь он не знал, что делают форестьери с детьми, которые громко плачут. Может быть, они их окачивают потоками воды?
Но как раз в эту минуту случилось нечто странное. Кто-то толкнул дверь и вошел в комнату. Пичино услышал звук шагов по полу, но, приподнявшись на кровати, никого не. увидел. Чьи шаги? Это не были шаги Николы. Они были легче и чаще, чем у нее. Малыш задержал дыхание и прислушался. Шаги приблизились к кровати и остановились. И тогда он услыхал знакомое дыхание, настолько же знакомое ему, как шорох осла в стойле. Пичино вскочил на кровати.
- Eun cаne (Это собака),- закричал он.
В ответ на это собака прыгнула к нему на кровать. Теплый шершавый язык начал ласково лизать ему шею, руки и лицо. Это была та одинокая собака, которая сторожила у ворот виллы. Она освободилась каким-то образом от своего ошейника и пробралась в дом, чтобы приласкаться к кому-нибудь. Услыхав сдавленные детские рыдания, она пришла к Пичино, чтобы его утешить и поддержать, понимая всем своим собачьим сердцем, как тяжелы одиночество и изгнание.
Пичино обхватил ее обеими руками и крепко прижался к ней всем телом. Он тер свои мокрые от слез щечки о жесткую шерсть, а затем свернулся около собаки клубочком и положил на нее свою голову. Она избавила его от чувства одиночества и страха, как это сделал бы его друг-осел, будь он рядом.
Глава III
Очень приятно было для Пичино заснуть возле нового друга - собаки, но форестьери, по-видимому, взглянули на это дело иначе. У Николы, когда утром она вошла в комнату, вырвался крик
-Скверный мальчишка! О, Господи!Он спал всю ночь с этой грязной собакой. Что скажет миледи?Посмотрите на его лицо, и на простыни, и на кофточку миледи!
Пичино сидел под шелковой с кружевами палаткой, обняв собаку. Никола была чем-то недовольна, это он видел, хотя и не понял ни одного слова. Чем же она недовольна?
- Пошла вон! - закричала Никольсон, сильно ударив собаку.- Пошла вон! И как ты забралась сюда?
Она спихнула собаку с кровати и побежала за ней до дверей, чтобы выгнать ее из комнаты. Леди Алина столкнулась с ними на пороге.
- Почему здесь собака? - спросила она.
- Право, не знаю, миледи,- сказала Никольсон. Никогда прежде она не забиралась сюда. Должно быть, почуяла мальчика. Он спал с ней всю ночь.
- Спал с ней? - воскликнула леди Алина.
Она вошла в комнату и посмотрела на Пичино.
Собака, действительно, была пыльной и грязной. И Пичино, и кровать достаточно красноречиво свидетельствовали об этом.
- Боже мой! - сказала ее светлость.-Никольсон, возьмите его и сейчас же вымойте.
И опять его потащили в белую с голубым комнату...,
—
Пичино был соврешенно ошеломлен. Он стоял и дрожал, глядя, как Никольсон снова повернула серебристые штучки и зашумели два потока воды.