Мы подходим к собаке, но Армас тут же меняет позицию, переходит на противоположную сторону.
— Вишь, хитрюга, — тихо говорит Каидаков. Сам решил следить зверюшку оттуда, а это место поручил нам. Соображает рыжий бес. И оставшись весьма довольным своим другом, он весело подмигивает мне. Мы до боли в глазах напрягаем зрение, чтобы увидеть белку, но все напрасно.
Увар Ефимыч достает охотничий топор и обухом бьет по дереву. Потревоженная стуком белка шевельнулась и этим выдала себя. Мы увидели ее распластавшейся на толстом суку. Я вскидываю ружье, но в начале после выстрела валятся срубленные дробью ветки, а за ними, переваливаясь с сучка на сучок падает белка. Армас вежливо берет еще живого зверька, прикусывает его и кладет к ногам. Я поднимаю этот первый зимний трофей. Отряхиваю от снега и любуюсь голубизной пушистого меха.
К полудню погода изменилась. Ветер стих и сквозь мутные облака показалось холодное солнце. От его лучей припудренные снегом деревья заискрились разными самоцветами.
Сейчас белка вышла на жировку, и работать собаке стало легче. Мы углубляемся все дальше и дальше. Кругом лес, и мне кажется, ему нет конца и края. Меня начинает тревожить незнакомая местность, тем более с собой нет компаса, но Кандаков заверяет, что места эти ему знакомы. Добыто уже более двадцати зверьков, пора и домой, но неутомимый Армас неожиданно берет с земли свежий куний след и с веселым лаем гонит зверя низом. Мы спешим тонной тропой. Иногда срезаем направление. Встречаем растерзанного на снегу рябчика — это пировала куница, и опять спешим на голос собаки. Чувствуя опасность, куница обрывает след на снегу. Мы видим, как она сильным взмахом вскочила на дерево и пошла верхом. Это она, наверное, хотела сбить Армаса, ускользнуть от него, но не тут-то было. Он по-прежнему весело продолжает погоню. Местами он кружит в группе старых деревьев, идет буреломом, в таких условиях тяжело работать лайке, но и здесь рыжий преследователь не дает зверю спуска.
Уже вечерело, когда на краю лесной поляны уставший зверек допустил ошибку. Он задержался в кроне отдельно стоявшей ели. А умный карел, воспользовавшись оплошностью зверя, взял его зрением. Мы слышим его победный лай, бросаем лыжи и спешим к долгожданному месту.
В вершине дерева затаившаяся куница пристально смотрит за своим противником. Мне видно ее. Вот она делает движение готовая к прыжку вниз, но не рискует. Ведь здесь на снегу ее тут же сомнет Армас. Кандаков не стреляет, боится промазать: у него слабое зрение. Я вскидываю ружье, быстро беру на мушку белое на груди жабо и смотрю, как после выстрела, цепляясь за сучки, зверек падает вниз. Армас мертвую куницу ловит на лету все еще, наверное, боясь, чтобы не сбежала. Встряхивает, и только придя к убеждению, что теперь она бессильна, кладет на снег. Я беру эту коричневую с бронзовым отливом красавицу, поднимаю вверх и любуюсь, как нежный ветерок шевелит пушистый мех. В награду за тяжелый труд даю Армасу кусок сахара.
Пора на привал. После удачной охоты хочется отдохнуть и за лениво шумевшим самоваром поделиться впечатлениями. Чтобы не заблудиться, я предлагаю держаться старого следа, но Кандаков не соглашается. Заверяет, что выведет по прямой. Он первым тропит лыжню, я скольжу за ним, а сзади идет Армас. Он устал.
…Идем больше часа, но каких-либо примет близкого жилья нет. В наступающих сумерках уже тускнеют очертания предметов, появляются бледные звезды. Моя тревога очевидно передается Армасу. Вначале он тихо скулит. Потом взлаивает, как бы высказывая неудовольствие, обиду. Пытается бежать в сторону, возвращается и так несколько раз. Объятые тревогой, мы не придаем значения беспокойству лайки и продолжаем путь. Обидевшись на наше безразличное отношение или по каким-либо другим причинам, Армас оставляет нас и скрывается в лесной глуши.
Проходит минут двадцать, мы свистим, маним голосом, стреляем, но собаки нет. Кругом стоит зимняя тишина. Наконец, Кандаков признает, что заблудились…