Как водится в Москве, большевики начали с того, что попытались окружить дорогих гостей непроницаемой стеной. Их поместили в гостинице "Деловой двор", сохранившаяся роскошь которой странно контрастировала с невероятной убогостью жизни рядового московского обывателя в эту пору; к их услугам были предоставлены автомобили, переводчики, гиды, а заодно уже внизу, у входных дверей гостиницы, посажены чекисты, требовавшие пропуска у каждого желавшего вступить в общение с "представителями международного пролетариата", приехавшими в "мировую пролетарскую столицу"... Словом, по заведенному обычаю, большевики приняли все меры, чтобы с любезною улыбкою забрать гостей в свои руки, показать им лишь то и так, что и как полезно показать, заставить их слушать большевистскими ушами и смотреть большевистскими глазами, тщательно ограждая их от всякого "постороннего" влияния.
Эта операция -- говоря вульгарно, втирания очков -- часто удавалась большевикам с менее осмотрительными или очень уж благодушно настроенными заграничными гостями. И многие из этих знатных и даже далеко не знатных иностранцев уезжали из России с приятной уверенностью, что в общем все обстоит благополучно, что хозяйственная жизнь налаживается, культура и просвещение расцветают пышным цветом, рабочие большевиков обожают и голосуют за них при всяком случае единодушно ("сами видели и слышали"!), и даже рассказы об ужасном материальном положении России, о голоде и холоде преувеличены до крайности. Кое-кто -- увы, из песни слова не выкинешь! -- увозил даже с собою вещественные доказательства благополучия России в виде дорогих шуб, самоваров и тому подобных приятных сувениров, полученных от большевиков. Нечего и говорить о тех довольно многочисленных иностранцах, которые составляют как бы постоянный придворный штат Исполкома 3-го Интернационала: для них отведен в самом центре Москвы, на Тверской, прекрасный отель "Люкс", и им не приходится жаловаться на суровость жизни в коммунистической Москве...
Англичане оказались, однако, людьми не такого склада, чтобы их можно было обмануть простецки-азиатскими приемами большевистских хозяев. Они приехали с намерением прежде всего установить факты, и установить их собственными руками и глазами, для чего заранее составили себе краткую программу вопросов, на которые им желательно получить ответы, и заранее решили войти в сношения не только с большевиками, но и с представителями других партий, чего они и начали добиваться, со свойственным англичанам упорством, с первого же дня приезда в Москву. Кроме того, один из приезжих, Бэкстон, взял еще в Лондоне у П. Б. Аксельрода мой адрес и тотчас же разыскал меня, а через меня завязал сношения и с Центральным комитетом нашей партии. И хотя большевики старались составить для делегации такое расписание времяпрепровождения, чтобы она не имела физической возможности общаться с кем-либо вне официально предусмотренного круга лиц, однако англичане сумели очень скоро отвоевать себе право ходить, куда им угодно, и пользоваться своими собственными гидами и переводчиками. Двух таких переводчиков поставили им мы, и благодаря этому и при официальных визитах английские гости узнавали много такого, что при других условиях осталось бы для них скрытым. Даже при посещении ими пресловутой ВЧК присутствовал наш переводчик, что в данном случае оказалось особенно полезно. Как курьез отмечу, что этому прорыву большевистской "блокады" весьма содействовал приставленный большевиками же к делегации беспартийный переводчик, профессионалист Яроцкий, не предвидевший еще, что в самом близком времени он сочтет за благо превратиться в бешеного коммуниста. Маленькая ошибочка механизма!
Наш Центральный комитет, со своей стороны, заранее приготовил к приезду делегации кое-какие материалы. Часть этих материалов, впрочем, была изготовлена еще ранее -- тогда, когда ожидался несостоявшийся приезд комиссии, выбранной Бернской конференцией (Каутский, Адлер, Лонгэ, Макдональд). Материал по общей и экономической политике большевиков был подобран чисто фактический, большей частью почерпнутый из большевистской же прессы, с кратким лишь освещением. Кроме того, была составлена записка с описанием положения нашей партии при большевистском режиме и изложением ее программной и тактической позиции. Тт. Мартов, Абрамович, Юдин и я посетили делегацию в ее отеле -- по поручению Центральных комитетов нашей партии и Бунда. Сама делегация также два раза участвовала в заседании нашего Центрального комитета. Надо сказать при этом, что отдельные члены и группы делегации тщательно избегали всякого намека на какие бы то ни было закулисные или сепаратные разговоры с различными партиями и организациями и о всяком предстоящем свидании лояльно оповещались все члены делегации без исключения. Но все-таки Роберт Вильяме не пожелал ни разу повидаться ни с нашим Центральным комитетом, ни с отдельными членами его...
Большевики показали англичанам очень многое, вплоть до парадов Красной армии. Но одного они не хотели и не могли показать им: свободного рабочего митинга, и по очень простой причине: настроение московских рабочих в эту пору было отнюдь не таково, чтобы большевики могли похвастать им. Но то, чего не сделали большевики, сделали мы: правление Союза печатников, в большинстве своем состоявшее из членов нашей партии, воспользовавшись некоторой конфузливостью большевистского начальства перед иностранными гостями, созвало громадный рабочий митинг в Большом зале консерватории: по подсчету (билеты были нумерованы), собралось свыше 3 тысяч почти сплошь рабочей публики. Это и был единственный рабочий митинг, который удалось повидать англичанам, но -- прибавлю, забегая вперед, -- это был и последний такой митинг в большевистской Москве.
На митинге выступали меньшевики -- члены правления Союза печатников (Чисток, Камермахер) и большевики -- Тихонов от Полиграфического отдела Высшего совета народного хозяйства и Мельничанский от Центрального совета профессиональных союзов. Речи ораторов тут же переводились англичанам. Но и без всякого перевода, по тому, как относилась аудитория к выступлениям меньшевиков и большевиков, иностранные гости могли безошибочно судить, какими малыми симпатиями пользуется большевистский режим в рабочей среде.
От имени нашего Центрального комитета говорил я. В своей речи я подчеркнул, что на гостей мы смотрим не как на судей между нами и большевиками, а как на товарищей по борьбе, с которыми хотим поделиться своим опытом, потому что и им придется столкнуться с теми же проблемами, что и нам, и, как и нам, выбирать между двумя методами борьбы за социализм: большевистским -- террористической диктатуры меньшинства или социал-демократическим, марксистским -- господства сознательного большинства. Рядом фактов я иллюстрировал результаты большевистского метода. Конец своей речи я посвятил протесту против интервенции и призыву английских рабочих к борьбе за снятие блокады России.
Митинг уже близился к концу, когда из боковой двери протиснулся на эстраду среднего роста человек с длинной, почти до пояса, бородой и направился к председателю, после чего председатель объявил, что слово дается представителю партии социалистов-революционеров. Только когда оратор начал говорить, я, к величайшему изумлению своему, узнал в нем Чернова, -- так изменила его длинная борода! Со стороны Чернова появление на таком митинге было громадным риском, так как ЧК гналась за ним в это время по пятам. Речь Чернова была не очень удачна. Он сравнивал учение социализма с учением первобытных христиан, а большевиков -- с выродившейся христианской церковью. Чересчур литературная и отвлеченная, речь мало захватывала рабочую аудиторию, реагировавшую на нее лишь жидкими аплодисментами.
Положение спасли большевики. С той минуты, как они узнали в ораторе Чернова, они не могли спокойно сидеть на месте. Сидевший рядом со мною Мельничан-ский ерзал на стуле, порываясь встать и бежать куда-то, так что я насмешливо крикнул ему: "Что, небось ЧК вызвать хочется?" На что он, уже не помня себя, злобно отвечал: "Да, конечно, непременно надо Ч К уведомить". За Мельничанским забеспокоились и другие большевики, и только наши пристальные взгляды и насмешки заставили их отказаться от намерения бежать к телефону и донести о случившемся пассаже в ЧК. Зато, лишь только оратор кончил, большевики начали кричать: "Как имя? Пусть назовет фамилию!" Чернов выступил и назвал себя. Результаты получились не те, каких желали большевики: их сыщическое усердие и крики "Арестовать его!" привели лишь к тому, что зал разразился бурной овацией по адресу травимого, заставившей большевиков растеряться и позволившей Чернову в общей суматохе скрыться так же незаметно, как он появился.