Взрыв.
Им оставалось, может быть, пять метров. Может быть, даже три. Три шага, три скачка, и они действительно были бы в доте. Но они напоролись на мину.
Командир лежит на земле. Рядом с ним Хулиан. Распластавшись, подбираются к ним солдаты и вместе с Маноло оттаскивают их вниз.
По окопу пробирается командир батальона. Лицо его черно, он ни на кого не смотрит.
— Лейтенант убит. Мой лучший ротный командир. Комиссар ранен. В следующую атаку людей поведу я сам.
— Отставить, — говорит полковник. — Люди устали, И поздно. Скоро стемнеет.
Комбат прикладывает кулак к фуражке. Скулы играют на его щеках. Он отворачивается и долга смотрит вдаль.
Звонит телефон.
— В Каса де Кампо заняты окопы первой линии противника. Наши укрепляются. Потери обеих сторон значительны. Мы взяли пленных. Все танки целы.
Полковник кладет руку на плечо комбата.
— Мы производили только демонстрацию. Общая операция закончилась нашим успехом.
Демонстрацию? Ах, да, в самом деле, так и говорилось. А мне-то казалось, будто здесь решается судьба всей войны… Артиллерийский капитан доволен: артиллерия поработала хорошо, и он сам, оказывается, видел в трубу весь последний этап боя в Каса де Кампо. А я туда и не смотрел…
4
Ход сообщения уходит вниз и долго вьется путаным зигзагом по склонам холмов. От противника далеко, но поверху идти нельзя: «он» все видит.
Маленький сырой туннель. Овраг, потом шоссе — его надо перебежать. И снова пустым окопом по холмам, по вырубленным в земле ступеням. Мост над высохшим ручьем. По нему идти нельзя. А на дне ручья стоят санитарные и кухонные грузовики. Снова окоп.
Где-то стреляют, но мы видим только небо. Жжет солнце. Иногда жужжит пчела — настоящая, не пуля. Сбоку вдалеке на минуту показываются крыши: это Тетуан, рабочий квартал. Высоко просвистел снаряд. Над Тетуаном встает облачко. Сколько тетуанцев, сидя в окопах, пугаются за своих близких!
Третья линия. Вдалеке глухо ухают бомбометы. Окоп идет берегом Мансанареса. Река здесь довольно быстрая. Играет патефон, три солдата слушают. На стенке окопа дощечка: «Улица Жуковского». Это не улица имени ученого или поэта, это улица имени погибшего здесь, в Каса де Кампо, польского бойца Интернациональной бригады. Другой окопчик называется «Переулком радости». Здесь останавливаются кашевары.
В реке, под понтонным мостом, купаются солдаты. На том берегу — вторая линия. Солдаты ныряют, фыркают, плещутся водой. Счастливее всех тот, что с блаженной улыбкой качается на спине. Он смотрит в небо, и ему, наверно, кажется, что время остановилось и в мире нет ничего, кроме прохладной воды, глубокой синевы и белого пухлого облака.
Вторая линия идет вдоль каменной ограды. В нескольких местах камни вынуты. Надо нырнуть в дыру, за нею начинается первая линия. Там точно так же кружит глубокий окоп, над которым видно только небо. А в бойницы видна только трава да стволы деревьев, крон уже не видно.
Солдаты стоят у бойниц, стараясь не закрывать их собой. Командир показывает:
— Вот.
Трава и деревья. Трудно понять, что они растут на ничьей земле.
— Вот там.
Ага, там. Но где там? Вот та полоска? Узенькая, желтоватая?
— Это фашистский окоп. Там, где перед ним дерево, пулеметное гнездо. Направо — второе. Пятьдесят — шестьдесят метров. А как раз напротив сидит их лучший снайпер.
— Откуда ты знаешь?
— Мы здесь не первый день. У нас тоже есть снайперы. Но стрелять трудно: надо попасть в бойницу. Начинается стрельба. У одной бойницы ждет наш снайпер. Он стреляет по вспышке. Если не выстрелить сразу, фашист отклонится от бойницы.
Вблизи раздается глухой разрыв.
— Должно быть, наш попал. Когда они обозлятся, начинают бить из минометов.
Еще разрыв, еще два перелета. Потом недолет. Потом мина разрывается в окопе. Люди прижимаются к земле. Лица у них напряженные, в улыбке виден оскал зубов, глаза блестят, как будто страх — веселый.