Девушки, краснея, суют вчерашним солдатам цветы, а иногда быстро целуют их и стремглав убегают. Старуха отводит в сторону самого молодого, шепчет ему что-то неразборчивое и все-таки совершенно понятное, сует ему в руку кусок хлеба и крутое яйцо. Среди цветов, музыки, поцелуев и слез кажется, что счастье остается здесь, на этой маленькой станции, что здесь остаются молодость и любовь. Подают сигнал, провожающие машут платками, уезжающие прикладывают кулак к шляпе, поезд ползет дальше. Молча, с цветами в руках — жаль положить их на полку — интернационалисты снова смотрят в окно.
Скоро граница. Там «добровольцев свободы», «лучших людей мира», «людей сердца» ждут голодные семьи, поиски работы, взволнованные рукопожатия друзей и полицейские дубинки.
Один из них везет на груди письмо:
«…Как и вы, мы потеряли мужей. Мы знаем, что значит, когда дети остаются без отца. Мы гордимся тем, что ваши и наши мужья лежат рядом, как рядом сражались. Мы обещаем вам научить наших детей быть достойными ваших мужей…»
Это письмо испанских вдов вдовам интернационалистов.
Поезд подходит к границе.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Гельфанд был болен и уезжал в Москву. Он вызвал меня в Валенсию и передал мне дела. В Валенсии находилось правительство, место ТАСС было там. Я думал, что вернусь в Мадрид, как только Москва пришлет «настоящего» корреспондента. Он так и не приехал, а мне пришлось окунуться с головой в «высокую политику».
Летом в Валенсии была чудовищная духота: город стоит в четырех километрах от моря, но отделен от него рисовыми полями, покрытыми стоячей затхлой водой; запах порой доносился до нашей гостиницы. Простыни всегда были сырые, ночь не приносила прохлады. Из испорченного шланга под окном с шумом лилась вода. Еще до рассвета начинали перекличку петухи: валенсийские хозяйки не могут без них обойтись, и они кричали на каждом балконе. Время от времени фашисты бомбили город. Они, конечно, знали, где живут русские: в большой гостинице находились полпредство и другие представительства, жили советники, переводчики, отдыхали, приезжая с фронта, летчики и танкисты. Перед гостиницей находится большая круглая арена для боя быков — великолепный ориентир для авиации. Несколько бомб упало неподалеку, на площади Кастелар, посреди которой стоит большой фонтан, а под ним, в каменных подвалах, — цветочный рынок.
Когда-то Валенсия славилась народными праздниками. Война отменила развлечения. Правда, однажды с благотворительной целью был устроен бой быков. Это было жалкое зрелище: захудалые тореро (все знаменитые оказались у Франко) осторожно дразнили захудалых быков, но не убивали их. Подвыпивший мастеровой, сбросивший пиджак, выскочивший на арену и кинувшийся на быка, понимал в тавромахии, наверно, больше, чем официальные участники боя. Его с трудом вытолкали с арены.
На стенах висели афиши: «Алехандро Касона. Наша Наташа». (Натача — по-испански). Мне рассказывали, что это первая пьеса молодого драматурга, что «Натача» — молодая учительница. Но времени, чтобы пойти в театр, у меня не было, и я так и не знаю, почему у учительницы русское имя. Знаменитое барочное здание валенсийской биржи я увидел потому, что там происходило заседание кортесов. Муниципалитет — потому что там проходил конгресс в защиту культуры.
Город был переполнен, как все города, и особенно как резиденция правительства. Было много беженцев из фашистской зоны, из Мадрида, тьма чиновников и военных. В кафе трудно было найти место. По сравнению с голодной мадридской жизнью все казалось изобилием. Количество значков, которыми торговали на улицах, было непостижимо. Неудивительно, что торговец предлагал большой выбор. Но попадались люди, на груди которых, как на щите торговца, мирно уживались значки социалистического и анархистского профсоюзов. К этому типу людей принадлежал мой валенсийский шофер Баутиста. Значков он, правда, не носил, зато каждое утро изумлял меня совершенно противоположными высказываниями. Иногда он полностью разделял точку зрения компартии, а на другое утро требовал углубления революции, как убежденный анархист. Это не мешало ему затем призывать к умеренности в духе крайне правой из всех партий, участвовавших в правительстве. Оказалось, что, привозя мне по утрам все выходившие в городе газеты, он у киоска успевал просмотреть только одну, но каждый раз — другую, и любое печатное слово убеждало его до следующего утра. Однажды он потребовал у меня полной автономии Каталонии: в это утро он прочитал барселонскую газету.