Фашист попятился, повернулся и осторожно, оглядываясь и стараясь не ускорять шагов, пошел к своим.
— Я его застрелю! — шепнул Пако и рванулся к пулемету, но Николас удержал его на месте.
Несколько пуль ударилось о броню, и снова наступила тишина. Фашистский капитан, по-видимому, запретил бессмысленную стрельбу.
Николас поднес к глазам руку с дамскими часиками. С тех пор, как они выехали за республиканские окопы, прошло меньше часа.
«Так и не послал Наташке, — подумал Николас о часах. — Свинство! Разве можно рассчитывать, что сам привезешь? Война, разобьешь, а другие теперь не так легко купить, у испанцев туго. Или тебя разобьет…»
Он покраснел и невольно коснулся внутреннего кармана комбинезона. «Командир… приказ… а сам… Каждый раз говорят: с собой ничего не брать, никаких документов, чтобы в случае чего нельзя было узнать, кто такой, какой национальности. А у меня карточка и письмо. Надо уничтожить. Только так, чтобы не заметили».
Ему ужасно хотелось посмотреть на карточку, перечитать письмо. Нельзя, решат, что командир недисциплинированный. Тебя предупреждают, а ты всегда думаешь — это так, для порядка, ничего не случится. И на вот тебе! Рассказать своим, скажут: разложился тут…
Он присел и сидел в полутьме, а перед глазами стояло поле, по которому они добрались сюда. Не свое, не русское, не тульское. Еще хуже, чем чужое, — вражеское. Нет, положим, пока еще ничье. До Тулы, наверно, несколько тысяч километров. И это меньше, чем один километр до республиканских окопов.
— Николас, смотри…
Темно-рыжие горы, смуглые лица, шинели-одеяла, как будто рваные, струя вина, которая льется в рот из высоко занесенного в руке кувшина, — куда он попал? Николас и Николай — это одно лицо?
— Николас, смотри!..
Несколько фашистских солдат осторожно подкрадывались к танку. Пако взял Николаса за руку и показал на пулемет.
— Ждать, — прошептал Николас.
Бросить гранату фашистам было бы трудно: танк осел в окоп, из-за выгнутого профиля сбоку к нему пришлось бы подойти вплотную и подорвать заодно себя, сзади — выскочить из окопа под обстрел республиканцев, а они, конечно, следят, видели, как танк остановился. А кроме того, зачем фашистам портить танк?
Снова раздался стук и последовало предложение сдаться. Затем один из фашистов полез под танк. Другие передали ему штык, и он начал ковыряться внизу, пытаясь отодвинуть люк.
— Откроют, бросят гранату, — прошептал Франсуа. — Или просто вытащат.
Николас встал над люком и вынул револьвер.
Больше никто не сказал ни слова. Фашист то колотил по металлу, то пробовал просунуть штык в паз. Люк начал поддаваться. От ударов танк гудел. В крохотной щели мелькнуло желтое — песок, его закрыло зеленое — куртка фашиста. Кончик штыка просунулся в отверстие, оно стало расширяться. Николас присел на корточки, осторожно вытянул руку, выстрелил. Штык выскользнул из танка, Николас задвинул люк. Остальные фашисты убежали. Несколько пуль снова ударилось о броню, и опять настала тишина.
— Теперь они всё знают, — сказал Пако. — Но наши видят, что мы застряли. Должны помочь.
Франсуа понимал испанский благодаря его сходству с французским. Он сплюнул.
— В атаку из-за одного танка не ходят, — ответил он, мешая испанские и французские слова. — То есть из-за трех человек, потому что пехота все равно танка не вытащит. А другие наши танки знаешь где? Их надо вызвать. Пока заправятся, пока придут. И рисковать ими тоже нельзя. Сколько их у нас? А фашисты, наверно, уже всю артиллерию повернули сюда.
— Что же будет?
Франсуа слегка презирал Пако: за молодость, хотя испанец был моложе его всего года на два, за то, что Пако по сравнению с парижанином — «деревенщина», за то, что он — Франсуа — настоящий доброволец-интернационалист, а Пако пришел в часть с испанским пополнением. Вместе с тем Франсуа симпатизировал «мальчишке» и жалел его. Поэтому он ответил туманно, с неопределенной надеждой:
— Посмотрим…
Его «посмотрим» могло выражать все, что угодно, от крайней степени уверенности до такой же степени отчаяния. Сейчас оно выражало некоторое успокоение.
— А русский? — сказал Пако.
— Что, русский? — переспросил Франсуа.
— Его фашистам не отдадут. И он не позволил тебе застрелиться. Он на что-то рассчитывает. Он хочет жить.
— Все хотят жить, — наставительно ответил Франсуа. — Я тоже приехал к вам драться, а не умирать. Но на войне умирают немножко чаще, чем в кино. Ты знаешь, что такое шанс?