С жадностью путники набрасываются на белый мягкий хлеб. Одна за другой исчезают со стола пышные буханки.
— Простите, пожалуйста, — конфузится Первак, — нельзя ли еще хлеба?
— И если можно — соли, — робко добавляет Добровольский.
От госземтрестовцев узнали, что в Ново-Мариинске со дня на день ожидают прилета Обручева на самолете и что вдоль северного побережья Чукотки пробивается сквозь льды «Сибиряков», совершающий сквозной рейс Архангельск — Владивосток через Северный ледовитый океан.
О судьбе марковской партии ничего не было слышно. Наконец, заработал мотор, и катер понесся вдоль зеленых берегов. Скорость хода кажется невероятной после пешего хождения и движения под веслами. Гаврплыч ведет съемку.
— Попытаемся еще проехать по Инпенекуилу и Ирмекунлу, — говорит Скляр.
С командой катера пришлось выдержать ожесточенную борьбу: она категорически отказывалась задержаться в пути хотя бы на один день. В результате все же вышло так, как хотели Скляр и Гаврилыч, и обе реки были обследованы до пределов их судоходности.
Вышли в лиман. Перед глазами расстилались знакомые места, но только времена и обстоятельства изменились. В прошлом году тундра победила людей, а теперь люди победили тундру. Многие сотни километров ее протяжения были пройдены вдоль и поперек, и на карте края появилась большая многоводная река, вымеренная от устья почти до самых истоков.
После тяжелой работы вдруг так захотелось на «материк», где жизнь опередила нас почти на два года. Захотелось общения с людьми, музыки, смеха и отдыха.
В сумерках замаячили впереди огни Ново-Мариинска. Гаврилыч затянул отходную:
Хор подхватывает грустно-шутливый мотив:
— На берегу! — кричит Беляев. — Принимай конец!
— Носит вас, дьяволов, по ночам — спокою нет. Кидай, штоль!
Меньшиков и Дорошенко знали, что отряд Скляра должен был закончить свою работу и отправиться в обратный путь на «материк». К сожалению, с уезжающими нельзя было послать даже весточку. Надо было сидеть в лагере — ждать, пока приедет Калявинто и зимним путем переправит отряд в Пятистенную. Безлюдная горная тундра раскинулась на сотни километров вокруг палатки Меньшикова и Дорошенко. Евражки попискивали на холмах. Они страшно обнаглели и бегали по лагерю, не стесняясь присутствия людей. Зверьки забегали в палатку, забирались в груз и грызли все, что попадалось. Для борьбы с назойливыми посетителями спустили с цепи собаку.
Два раза видели медведей, но они близко к лагерю не подходили.
Через двадцать дней в лагерь возвратились Риккеу и Анкудинов, вслед за ними должны были притти колхозники с оленями. До их прихода приготовили грузы и — починили сани. Чуванцы пришли с оленями в начале сентября, и через несколько дней отряд уже добрался до реки Яблоновой. Продвигаться было трудно, шел мокрый снег, который подмерзал только по утрам, а днем давал непролазную слякоть.
Меньшиков и Дорошенко отправились с чуванцами и Палятау в лагерь племянника Калявинто — чукчи Куттевина. Через перевал спустились в долину и направились к озеру.
Вдоль его берега выстроились шесть яранг. Все они были невелики и бедны, и только одна, свободно вмещавшая шесть меховых пологов, выделялась своим видом. Два окна освещали это сооружение. Вместо стекол в них были натянуты выскобленные оленьи шкуры, хорошо пропускавшие свет.
Посередине располагался неизменный очаг, над ним, во все стороны, были развешены на жердочках куски оленьего мяса. Хозяева встретили путников приветливо. Калявинто чувствовал себя как дома, Куттевин, наоборот, как-то весь стушевался.
Утром проснулись чуть свет. Вокруг яранги стоял шум от сталкивающихся рогов, треска копыт и хрюканья молодых пыжиков. Вдоль яранги шли сплошной лентой, до пятидесяти метров шириной, олени. Это был день, когда происходила их браковка и заготовка мяса и пыжиков для одежды. Здесь же производилось выхолащивание быков. То и дело взвивался в воздух чаат и падал мертвой петлей на оленя, указанного Калявинто или Куттевиным. Животное билось, рвалось на волю, но общими усилиями его подводили к яранге и либо убивали, либо валили на землю и оперировали.
Женщины-чукчанки и ламутки с руками, до плеч измазанными оленьей кровью, разделывали туши. Кровь собирали в желудки и крепко завязывали их, чтобы она не пролилась. Получались своеобразные бурдюки, кучей лежавшие на санях.