Коно, как мне не хватает твоих целебных трав, твоих умелых рук... Где ты, девочка?..
Охотник остался один, но это не спасло его от преследований. Он уходил через болота, в которых вязли конники, укрывался в чащобах, куда не могли пробраться вооружённые солдаты в броне. Его раны исцелялись медленно – мешал сырой нездоровый воздух, мешал холод, мешала спешка. Он шёл днём и ночью, мысленно благодаря небо за ненастье и отсутствие давящего солнца. Шёл, гоня от себя мучительное видение улыбки Фольгера.
Я мог бы его спасти.
Спасти или хотя бы попытаться... Достаточно мгновения, достаточно взмаха клинка. Кровь к крови – и Фольгер бы остался жив, но... кем бы он стал?
Ты не дитя нашего бога и не дитя бога людей. Твоя природа иная...
Эти слова Андриана намертво врезались в память.
Андриан... Андриан ушёл, гонимый вечным голодом и вечным страхом, ещё до того, как восстание обрекло само себя на гибель. В одиночку пробираясь через болота на север, бывший инквизитор, бывший охотник и бывший ересиарх без конца задавал себя вопрос – кто он теперь? Во что может превратиться тот, кому он пожелает стать Старшим? И, не находя ответа, снова и снова клялся себе: никогда больше не рисковать чужими жизнями. Человеческая природа хрупка, но понятна. И никто не вправе отнимать у человека его природу. Никто, кроме смерти.
Глава 6
Он достиг северных границ Империи спустя месяц. Уже прочно устоялись холода, и ноги охотника оставляли в снегу глубокие чёткие следы. Выйдя к Шлезвигу, он нанялся матросом на первую же бригантину, уходившую в плавание через западные моря в Неаполь. Недюжинная сила, которой наделил охотника проклятый дар Андриана, помогала ему играючи справляться с тяжёлым матросским трудом. В трюмах бригантины было достаточно крыс, чтобы притуплять грызущий голод, и достаточно рома, чтобы приглушать мучительные мысли. Корабль уплывал всё дальше на юго-запад, треплемый неприветливыми водами омывающих Империю морей, и всё чаще охотника посещали смутные воспоминания о подобном бегстве, совершённом им давным-давно. Видения, вторгавшиеся в его разум ещё в бытность слугой Церкви, не исчезли, но сгладились, проявляя себя лишь в моменты сильнейших волнений. По счастью, плавание выдалось спокойным – хотя другие матросы и поглядывали с подозрением на странного сотоварища, чью белую кожу не трогал загар, и чьи метания и крики во сне в конце концов заставили его уходить спать в трюм. Он звал себя Джи – в память о той, чей медальон хранил у сердца. Не в первый раз он сменил имя, но этот раз должен был стать последним. Ради этого он плыл к ненавистным, но зовущим южным берегам Империи. У него осталось неоконченное дело. Те, кто переломил его жизнь, спали спокойно и праведно, и это следовало прекратить.
Лишь к лету ему удалось добраться туда, куда манила и тянула его самая тяжёлая и страшная из жажд – неукротимое желание мести. Проклятый Дармштадт и проклятый замок рода фон Франкенштейн, ставший оплотом бесчестного Трибунала. И – будто насмешкой над слепотой церковников, не видевших дальше собственного носа – притаилась в его подвалах странная лаборатория Харнхейма-чернокнижника.
Именно она дала приют опальному охотнику. Несмотря на весь ужас и боль, сопровождавшие его в тот день, когда он из камеры-склепа провалился в лабораторию, каждый камень и каждая полка намертво врезались в память. Что-то было здесь – что-то, тянувшее его сильнее, чем желание мести. Сюда он пришёл, едва снова смог ходить после спасения из костра, и сюда же вернулся вновь.
Доски и ветки, набросанные им в прошлый раз поверх входа, никуда не делись. На обломанных сучьях бурно разросся мох. Когда Джи, оглядываясь, осторожно разобрал завал, из переплетения ветвей с криком сорвалась птица.
Внутри всё так же царила сырость. Спёртый влажный воздух разил затхлостью. Узкие стенные проёмы с остатками зеркал забились листьями и глиной. Джи быстро обошёл лабораторию, уже привычно перешагивая через опрокинутые полки.
Клетка была на месте. Из-под ног с писком шарахнулись вспугнутые крысы. Прутья клетки и пол под ней за прошедшее время покрылись тонкой белесоватой плесенью, на которой почти неразличимы были и горстки мелких крысиных костей, и загадочные знаки, процарапанные на каменной кладке пола.