Но – и только.
***
Шум.
В городе стоял шум – несмолкающий, непрестанный. После режущей слух тишины подземелья гудение сотен голосов отдавалось в голове густым эхом. По случаю воскресного дня город наполнился приезжими, и на узких улочках то и дело приходилось протискиваться мимо праздно глазеющих зевак, перегораживающих собой проходы. Зеваки огрызались, норовили толкнуть в ответ. Но лучше уж так, чем маячить у всех на виду.
Джи пробирался к дармштадтскому храму, укутавшись с ног до головы в свой поношенный плащ. Плащ с утра пришлось с боем отнимать у детворы – те использовали его вместо одеяла. Пообещав скоро вернуться, бывший охотник отвоевал накидку и выбрался из лаборатории, как следует завалив снаружи дверь камнями и заложив ветками.
День стоял жаркий, солнце висело на небе как раскалённый кузнечный горн. Тяжёлое и горячее, оно давило и болезненно кололо открытую кожу. Джи морщился, торопливо отмеряя шаги по брусчатке, исподлобья вглядывался в лица встречных. Никому не было дела до него. Никто не следовал за ним, не косился подозрительно, не удивлялся его виду.
Прекрасно. Крысы – дрянь, но дело своё сделали.
Пара отловленных ночью крыс помогла унять опустошающий голод. Кожа утратила омерзительный оттенок мертвечины, кончики резцов сгладились – на зубах ещё долго похрустывала ссыпавшаяся крошка. Джи в очередной раз ощупал языком передние зубы. Ровные, местами сколотые края. Но стоит день-другой воздержаться от свежей крови – и на зубах образуется тонкая кромка. Достаточно острая, чтобы надрезать или прокусить кожу, она рассыпается в крошку, как только голод будет утолён... Джи хмыкнул. Одноразовое костяное оружие. Во рту до сих пор стоял гнилостный привкус от выпитого ночью. Казалось, гнильца проникла во все члены, расползлась по телу, опутав своими паутинками мозг. Смрад грязи и тлена, исходивший от крысиной крови, перехватывал горло спазмами. И всё же это была кровь – горячее свежее снадобье, исцеляющее от внешних уродств, но будто в отместку уродующее душу. Хищник, терзающий добычу, всего лишь следует своей природе. Но человек, рвущий зубами плоть, идёт вопреки собственной сути.
Человек этого не станет делать. Джи скосил глаза на палящее солнце. А тот, кто станет – тот уже не человек.
У храма гомонила толпа. К воскресной службе прибывал сам епископ Дармштадтский – эта традиция, по-видимому, не изменилась со времён бытности Джи инквизитором. С тех безумно далёких времён, когда он ещё служил Церкви и свято верил в непогрешимость дел, творимых Трибуналом. И никакая пролитая кровь, ни собственная, ни чужая, не сумела смыть пелену с его глаз – до тех пор, пока он сам не оказался в роли жертвы...
Обойдя плотно сомкнувшиеся ряды горожан, Джи подобрался к северному нефу. Там, меж внушительных колонн, скрывалась неприметная дверца бокового входа. Естественно, запертая изнутри.
Оглянувшись, Джи постучал. Дверца приоткрылась на пол-локтя, и в щели показалось лицо немолодого служителя.
– Во имя Господа, – глухо проговорил бывший инквизитор, не поднимая головы.
– Именем его, – дверь отворилась чуть шире, – чем я могу помочь тебе, брат?
– Я хочу исповедаться, – ответил Джи первое, что пришло в голову.
– Сожалею, брат, но сейчас в храм войти нельзя, – служитель покачал головой, – мы готовимся к службе. Если грех твой столь тяжёл, что исповедь не терпит промедления, ты можешь обратиться к странствующим братьям…
– Нехорошо отказывать страждущему, – выбросив перед собой руку, Джи резко с силой толкнул дверь. Служитель, от неожиданности не удержавшись на ногах, грохнулся на спину, сбитый раскрывшейся створкой.
– Тихо, тихо, – шепнул Джи в ухо служителю, зажимая ему рот, – я тебя не съем и храм не обворую. Мне просто очень нужно войти...
Припасённой загодя верёвкой Джи быстро скрутил служителю запястья и щиколотки, усмехаясь про себя – руки работали сами, проделывая годами повторявшиеся движения. Можно забыть о доле инквизитора, но вытравить его из себя не получится.
Аккуратно заткнув служителю рот куском тряпки, Джи подтащил мычащее извивающееся тело к храмовой колонне, расположенной поодаль от окон и мерцающих свеч, и, оглядываясь, прикрутил пленника остатком верёвки к толстому каменному столбу.