Шаги смолкли, но лёгкий сквозняк продолжал дуть, пробираясь сквозь прорехи в рубахе. Кожу щекотал ветерок – тёплый, пахнущий травами. Впереди что-то глухо стукнуло, и в нескольких шагах сквозь мутный сумрак как будто проступила фигура тосканца.
Джи прищурился – монах двигался как под водой, медленно и неловко. Ещё шаг, и бывший охотник сумел разглядеть низкую дощатую дверь, перечёркнутую засовом. Геликона с заметной натугой поднял засов. Тщедушное тельце монаха напряглось, на кривоватых безволосых ногах под задравшейся сутаной проступили синюшные полосы. Деревянный брус, визжа, вышел из скоб и с грохотом упал.
В два прыжка Джи преодолел расстояние до тосканца.
Геликона порывисто обернулся, его полные ужаса глаза слепо уставились на Джи. Монах рванул на себя дверь, но бывший охотник отшвырнул его вглубь крипты. В ответ донёсся сдавленный вопль.
Джи подошёл ближе.
Геликона, скорчившись, лежал у подножия каменной колонны. Он поднял голову на звук. Глаза тосканца были налиты кровью, не видящий в темноте взгляд шарил по Джи. На щеке багровела ссадина, сочась алыми росинками.
– Я им говорил, – неожиданно взвизгнул Геликона, – говорил, что ты, выродок, жив! А они мне не верили!
Джи смотрел сверху вниз на своего бывшего дознавателя и палача. Жалкого, скрюченного, похожего на придавленного червя в перепачканной сутане. На бледные лысые голени монаха налипли комочки земли.
Блестящий бурый ручеёк полз по щеке тосканца, теряясь в складках рыхлой кожи у подбородка. Нос щекотал невыносимый запах крови – резкий, едкий, заставляющий ноздри дёргаться, будто у хищника, учуявшего подранка.
Джи шумно вздохнул, по телу пробежала судорога, горло скрутило коротким спазмом.
– Изыди, тварь! – дискантом выкрикнул Геликона, наощупь выдирая из-под сутаны нательный крест, – отправляйся к Дьяволу!
Джи перехватил запястье монаха.
– Ты поднял руку на детей, – тихо заговорил бывший охотник, – ты предавал и убивал ради своих низких стремлений. И теперь смеешь звать выродком меня?
– Господь спасёт мою душу! Спасёт, ибо я верую!.. – Геликона неуклюже вырвался и пополз в сторону, – а ты будешь гореть в аду – нечистая тварь, безбожник...
Нога Джи опустилась на ладонь тосканца. Геликона взвыл.
– Безбожник? – бывший инквизитор присел рядом с бывшим учеником, – а каков твой бог, Луиджи? Бог, что побуждает тебя истязать невиновных и впадать в грех бесконечной лжи? Ты прав – для меня больше нет такого бога.
Обломки распятия мягко упали на утоптанный пол.
– Изыди! – снова всхлипнул Геликона, – exsurgat Deus et dissipentur inimici ejus: et fugiant qui oderunt eum a facie ejus...
– Sicut deficit fumus, deficiant: sicut fluit cera a facie ignis, sic pereant peccatores a facie Dei, – железные пальцы сжали шею Геликоны, – глупец! Встретив Господа, ты тоже попытаешься изгнать его как беса?
– Ты... не... Он! – просипел итальянец.
– Ну конечно, – бывший охотник вздёрнул тосканца в воздух, прижимая к колонне. Ремни протеза, плотно обхватившие левое предплечье, натянулись, врезаясь в кожу, но Джи не отпускал монаха. – Я не Он. Ведь лишь Ему дозволено знать будущее и восставать из мёртвых, верно, Луиджи? Лишь Ему!
– Господи... помилуй!.. – цыплячьи ножки Геликоны болтались над полом.
– Об этом нужно было просить раньше! – Джи стиснул пальцы на горле монаха, – и не меня, а Его! Молить, чтобы Он уберёг тебя от предательства! Заклинать, чтобы не позволил искуситься, создав демона!
Каждый всхлип рыдающего от страха и злости тосканца отзывался в ушах набатом. Джи медлил, слушая эти всхлипы, давая тосканцу время – время прочувствовать ужас надвигающейся смерти. Бывший инквизитор смотрел в глаза бывшему помощнику и видел в них свои – чёрные, как омуты, глаза, на дне которых разверзлась бездна.
Души загубленные в них отражаются – так говорил Нахтрам…
– Боль свойственна всем, кто живёт, – проговорил бывший охотник, – тебе стоило помнить об этом, когда ты забавлялся с малышами, Луиджи-Франческо.
– Я... ничего... не делал!.. – тосканец хрипел и дёргался, его ногти скребли рубаху Джи.