– Нет?
Лицо Геликоны налилось кровью. По щеке – перезрелой лопнувшей сливе – стекал рубиновый сок.
Его горько-приторный запах сводил с ума. Запах крови врага за миг до его смерти. Так пахнет свобода. Так в приоткрытую дверь потянет тёплым ветром, полынной горечью, медовым ароматом клевера – и, значит, всё скоро встанет на свои места.
Бледно-багровая пелена застилала взор, окрашивая колонны, пол и фигуру тосканца в оттенки вина.
Геликона дёрнулся, обмякая, когда зубы Джи вспороли его кожу. Вялое тело монаха ещё трепетало, отзываясь дрожью в руках. Но Джи уже не видел его – сквозь покрывало закатного цвета вспыхивали и гасли совсем другие картины...
Деревня – кучка испуганных жалких людей посреди улицы – замызганные детишки – люди плачут, беззвучно, отчаянно – мелькает знакомое лицо отца Йоахима – белеет пергаментный лист с овальной восковой печатью – и люди снова плачут, смеясь, обнимая детишек – лицо отца Йоахима хмуро – коротко ржёт гнедая лошадь, и главный инквизитор удаляется – плачущие люди обступают, благодарят, прижимая к себе малышей – серьёзное личико белобрысой девчушки мелькает средь юбок…
Джи отшатнулся, оглушённый увиденным. В висках стучала кровь – гулко, часто.
Так что же… он спас их? Рискуя, подделал бумаги и спас крестьян, которых ждала гибель в застенках. Но спустя месяц увёз их детей...
Короткая боль пронзила живот. Рубаха мгновенно стала горячей и влажной, ноги подкосились, и Джи осел на земляной пол, отпуская врага. Багровая пелена перед глазами медленно рассеивалась.
– У-блюдочный сын… выдохнул бывший охотник.
Геликона поднял голову. Его улыбка – последний оскал загнанного зверя – дрожала на узких губах. Тяжело дыша, он подался вперёд. В трясущейся руке хищно блеснул серебристый отточенный колышек, и тосканец навалился на противника. Его тело, угловатое и худое, с тяжёлым приторным запахом, увлекло Джи за собой. Горячая кровь тосканца, казалось, была всюду – её брызги окропляли лицо, дождём оседали на губах, она пропитывала рубаху, смешиваясь с собственной кровью охотника. Глаза вновь заволокло багровым. Земляной пол упёрся в спину и тут же ударил по рёбрам. Монах давил сверху всей тяжестью. Хриплый, с присвистом, вздох прозвучал над ухом.
Тяжесть исчезла.
Кое-как, оттолкнувшись обеими руками, Джи поднялся на четвереньки. В ушах звенело. Бывший охотник помотал головой и выпрямился, стоя на коленях. В животе пульсировала тупая боль, отдаваясь в груди тошнотными спазмами.
Сумрак вокруг терял карминовый оттенок, становясь вновь серым. Джи опёрся на колонну и встал, зажимая рану. Ноги подкашивались. Сквозь пальцы сочилась кровь.
Справа скрипнуло, и широкая полоса света прорезала полумрак перед бывшим охотником. Джи повернул голову.
Геликона, наконец добравшись до выхода, распахнул дверь. Его костлявую фигуру облило солнцем, когда тосканец, прикрывая глаза рукой, выбежал из крипты на улочку за храмом.
– Господи, спаси!
Безумный вопль пронзил тишину. Щурясь от режущего света, Джи всматривался в белый прямоугольник раскрытой двери.
Там, за дверью, на выжженной жарой дармштадтской улочке Геликона – чёрный силуэт на фоне белизны – безуспешно пытался закрыться ладонями от солнца. Глаза привыкали к слепящему солнцу, и Джи уже различал, как багровеет и буреет кожа на кистях тосканца, как знакомо выступают на ней набухшие жилы.
– Боже, нет!
– Нет... – эхом повторил бывший охотник, – нет, нет, нет!..
Он бросился к двери, но не рассчитал силы. Ноги предательски подогнулись, стоило ему отпустить опору. Повалившись на взрытый в недавней схватке пол, Джи бессильно смотрел, как корчится под лучами солнца тварь, им невольно созданная.
Как это вышло? Он должен был дать мне своё согласие! Ни один из «детей ночи» не станет Старшим человеку против человечьей воли... Что я сотворил? И как?..
Цепляясь ногтями за кочки, Джи пополз к двери. Геликона, багровый, с растрёпанными остатками волос, рвал на себе одежды. Совсем как однажды это делал Андриан. Когда в одном из многодневных переходов измученные кони пали посреди степи, Джи со своим Старшим не успели добраться до города. Они остались без укрытия на день. Очень жаркий и солнечный день. Бессильный, Джи вынужден был наблюдать, как сначала стонет, а потом кричит в голос Андриан, как его алебастровая кожа становится алой, как вздуваются на ней пузыри ожогов. Он отдал Старшему свой плащ, укутал его голову своей рубахой, но это помогло лишь ненадолго. И весь тот нескончаемо длинный день, до самого заката, Джи нёс на себе Старшего под его неумолчные крики...