Минуя ночной лес, Джи вышвырнул голову в шумливую речку. Сверкнув открытыми глазами, голова исчезла в тёмных водах. Следом полетела рубаха тосканца, о которую Джи тщательно отёр руки.
[1] Одно из просторечных названий чеснока.
Глава 10
Охотник сдержал своё обещание. Ранним утром, когда солнце ещё не раскинуло сеть колючих лучей, Джи вывел полусонных малышей из лаборатории. Бледные и осунувшиеся, мальчишки зябко жались друг к другу, стараясь держаться дальше от охотника. Он их понимал. Он пришёл ночью – грязный, пахнущий кровью и смертью. Остатки яда ещё делали своё губительное дело, и сил хватило лишь на то, чтобы добрести до подземелья. Заснувшие было дети шарахнулись в разные стороны, как слепые щенята, когда он ввалился внутрь. Единственная свеча давно сгорела, и малыши бестолково копошились в темноте, натыкаясь на обломки и стены. Он ещё успел порадоваться, что они не видят кровь на его руках. Не различают его лица, искажённого застывшей на нём маской – он чувствовал, как сводит скулы, как собирается в складки кожа на лбу. Его зубы сжимались до хруста, а прикушенную губу он заметил, лишь когда рот наполнился кровью.
Он так и не сумел уснуть. Его била дрожь, камень пола и стен казался льдом. Временами он проваливался в короткое забытьё, где мелькали сквозь деревья пятна солнца – яркие и невыносимо холодные. Весь мир превратился в лёд, а он остался единственным островком жара посреди промёрзшей пустыни. Его тело источало жар, и на этот жар, как на зов, снова и снова являлся монстр – безглавый, алчущий крови и мести, немо вопрошающий: как? Как я был создан? Кто я? Он приходил, то обгорелый, то облепленный землёй. Он приносил с собой свою голову, страшную, белёсую от воды, с выпученными бездонными глазами. Её рот раскрывался... и Джи, вздрогнув, просыпался. Бредовое видение исчезало, а он ещё долго сидел, уставясь в темноту невидящими глазами. Ведь лицо, что он видел на этой голове, принадлежало совсем не убитому монаху...
К утру жар спал. И ему на смену пришёл голод – пока ещё слабый, как далёкий зов где-то на грани слышимого. Но кровь всадника, хоть и позволила справиться с ядом, не могла питать тело вечно. Ещё немного – и появится настоящий голод. И Джи надеялся, что к тому моменту детей рядом с ним уже не будет.
К счастью, Альхайм был не так далеко. Джи вёл свой маленький отряд окольными тропками, не попадаясь на глаза случайным путникам, у которых измождённый мужчина в грязной рубахе и пятеро детей могли бы вызвать ненужное любопытство.
Когда солнце наконец-то скрылось за деревьями, охотник нашёл подходящий для ночлега овражек. Малыши, которые большую часть дня донимали его нытьём, тут же сгрудились у поваленного дерева, деля между собой плащ Джи. Белобрысая девчонка, не выпуская из рук грудничка и постоянно оглядываясь, пошла за кусты. Охотник отвернулся и стал собирать хворост.
К костру у малышни явно было больше любви, чем к разжёгшему его. Потирая кулачками чумазые личики, дети уселись у огня. Один из них – тот, которому Джи сказал о волках, – придвинулся ближе всех.
Охотник подвесил над костром тушку пойманного по дороге зайца. Аромат жареного мяса щекотал нос, но ещё сильнее охотника будоражил запах заячьей крови. Но заяц был мёртв уже полдня по меньшей мере, и его кровь превратилась в отраву. Теперь он годился только на то, чтобы стать ужином для детей.
Задремавшие было малыши оживились. Куски жареной зайчатины мгновенно исчезали в их перемазанных ртах. Сидя поодаль, Джи наблюдал, как девчонка кормит грудничка жёваным мясом. Сам он к зайцу не притронулся. Внутри разрасталась сосущая пустота, и охотник многое бы отдал за глоток свежей крови. В деревьях, окружавших овражек, то и дело что-то шуршало – сквозь густую листву пробирались мелкие ночные звери. Они спешили насытиться, охотясь друг на друга – живые, тёплые. И не подозревающие, что за ними внимательно следят два прищуренных тёмных глаза самого страшного охотника.
Но Джи не отошёл от маленького лагеря ни на шаг.
С рассветом они снова тронулись в путь. Повеселевшие после сытного ужина, дети бодро перебирали ногами, сбивая с травы утреннюю росу. Белобрысая по-прежнему держалась в стороне, шла молча, уткнувшись взглядом в собственные ноги. Она порядком вымоталась, таская на себе младенца – Джи не раз замечал, как дрожат её руки, с каким трудом распрямляются плечи. Но по её упорно вышагивающей фигурке было ясно: скорей уж дерево заговорит, чем малявка попросит о помощи. Она даже ни разу не взглянула на Джи.