– Пиво выпито-с, нужно деньги заплатить.
– Что тебе надо? – Авдотья Ивановна ждала, чтобы Ляхов взял ее пиво на свой счет. – Болван! Никакого не понимает обращения. На!..
Она встала, достала из кармана восемь копеек и бросила половому. Когда Авдотья Ивановна снова хотела сесть, Ляхов неожиданно выдернул из-под нее стул, и она упала.
– Ну, что вы шутите? – проговорила фальцовщица, поднимаясь.
Ляхов схватил ее сзади под мышки, поднял три раза на воздух и повалил лицом на Арсентьева. Арсентьев недовольно отстранился. Андрей Иванович с отвращением следил за фальцовщицей. Он грубо сказал:
– Слушай, Васька, можно бы ее убрать отсюда! Ей в нашей компании совсем не место!
– Любовь-то мою убрать?! Как же это можно? Я без нее с тоски иссохну!.. Дунька, садись!
Ляхов снова посадил ее к себе на колени.
– Вот еще выпьем с тобой по стаканчику и пойдем! К тебе, что ль, пойдем? Одна живешь? – спрашивал он, нисколько не понижая голоса. – Пойдем мы с тобою, дверь на клю-уч…
Авдотья Ивановна как будто не слышала циничных мерзостей, которые ей говорил Ляхов.
– Какая у вас прекрасная музыка! Будьте столь любезны, сыграйте нам еще что-нибудь хорошенькое! – обратилась она к Захарову.
Тот ответил ей грязною остротою. Андрей Иванович сидел темнее ночи. Остальные смеялись.
Захаров снова заиграл на цитре и тонким фальцетом запел "Маргариту".
Мар-га-рита, пой и веселися,
Мар-га-рита, смейся и резвися,
Мар-га-рита, все мои мечты,
Чтобы дверь открыла, рыла, рыло ты!
Ляхов вскочил, заложил большие пальцы за жилетку и начал перебирать ногами, поводя и подрагивая задом.
За соседним столом сидели за водкою два дворника. Один из них, с рыжей бородою и выпученными глазами, был сильно пьян. Заслышав музыку, он поднялся и стал плясать, подогнув колени и согнувшись в дугу. Плясал не в такт, щелкал пальцами и припевал:
Гуляю день, гуляю ночь,
Гуляю всю неделюшку,
Ах, занимаюсь я гульбой!..
– Садись на место! Ишь, заплясал, – засмеялся его сосед и насильно усадил рыжебородого дворника на стул. – Не для нас с тобой музыка заказана.
Дворник злобно таращил глаза на канканировавшего Ляхова.
– Дурак этакий! Плясать взялся! Нешто так нужно плясать? Архаровец!
Ляхов крикнул:
– Ты что, утопленник, заговорил? Сиди да лакай водку! – Кругом хохотали. Дворник озлился.
– Утопленник? Я тебе сейчас покажу утопленника!
– Я, брат, с живыми людьми рад говорить, а с утопленником – извини, не могу.
– Залепил нос себе, сукин сын! Я тебе шейного пластыря наклею!
– Молчи, утопленник ладожский!
Дворник рванулся со стула. Ляхов, бледный, с весело смеющимися глазами, стоял и ждал.
Сосед обнял дворника за плечи и усадил на место.
Ляхов воротился к своим. На его стуле сидела Авдотья Ивановна и со своею широкою улыбкой, словно не понимая, слушала цинические издевательства Захарова. Ляхов вдруг увидел, какое у нее поблекшее, морщинистое лицо, какая некрасивая, растерянная улыбка… Он зашел сзади, поднял на стуле фальцовщицу и изо всей силы швырнул ее вместе со стулом к выходной двери. Авдотья Ивановна ударилась грудью в спинку стула, на котором сидел рыжебородый дворник, и оба они, вместе со стульями, повалились в кучу.
Зазвенели и раскатились по полу упавшие бутылки. Вбежали половые, фальцовщица хрипло крикнула:
– Городовой!
Ляхов, хохоча про себя, поспешно сел к столу и стал пить пиво.
Дворник, путаясь в юбках Авдотьи Ивановны, в бешенстве вскочил и бросился ее бить. Его с трудом оттащили. Авдотья Ивановна несколько раз пробовала встать, но не могла: она наступала на свои юбки и тальму, может быть, была пьяна. Половые подняли ее и вытолкали на улицу.
У чиновника покраснел нос, он жалобно заморгал глазами.
– Женщину! – произнес он, качая головою. – За что он так с женщиной поступил? – обратился он к Андрею Ивановичу. – Силу показал над кем!
– Гр-рязь этакая! Ее давно следовало вышвырнуть вон! – ответил Андрей Иванович.
Чиновник грустно сказал:
– Нет, это не годится! Я люблю веселость и спокойный характер, а к чему обижать людей?
– Ей тут было не место! Ну, скажите, пожалуйста, разве может порядочная женщина слушать такие песни? Она должна покраснеть и уйти, а эта сидит, пялит глаза: "Ах-х, какая у вас прекрасная музыка!" Это неприлично для женщины, раз она не публичная женщина.
– Нет, я люблю веселость и спокойный характер, – грустно повторял чиновник.
– Всячески же ее присутствие тут было неблаговидно, – поддержал Андрея Ивановича Арсентьев.
Захаров засмеялся.
– В гнилой трубе две трубы! Настоящая ассенизация!
– Ну, черт с нею! – сказал Андрей Иванович. – Еще разговаривать об ней! Плюньте вы на нее! – обратился он к чиновнику. – Выпьем лучше с вами! а?
Фальцовщица исчезла, и к Андрею Ивановичу воротилось хорошее расположение духа. Он заказал водку и солянку.
Ляхов взял руку Захарова и с размаху хлопнул ладонью по его ладони.
– Молодчина, Сенька, ей-богу! Ловко играешь, сукин ты сын этакий! Ну-ка, хлопнем!
– Будьте здоровы! – ответил Захаров, чокаясь. Он опрокинул в рот рюмку водки и молодцевато провел рукою по волосам. – Вы знаете, как сказано в поэзии: "Лови, лови часы любви, минуты наслажденья…" Вы не смотрите, что это пустяковина; это не зря сказано… Кинарейку поймай-ка! Другой ее этак – цоп! Разве можно так? Нужно брать тонко!..
Чиновник отошел от них. Он стоял у соседнего стола, качал головой и говорил сидевшим за пивом трем наборщикам:
– Я люблю веселость и спокойный нрав… А за что же женщину бить? Разве это благородно?
III
Народу все прибывало. Лампы-молнии с хрустальными подвесками тускло освещали потные головы и грязные, измазанные горчицею скатерти. Из кухни тянуло запахом подгорелого масла и жареной рыбы. В спертом, накуренном воздухе носились песни, гам и ругательства.
Андрей Иванович пил рюмку за рюмкой. В душе было горячо, хотелось всех любить, хотелось сплотить всех вокруг себя и говорить что-нибудь хорошее, сильное и важное. Полбутылка портера, которую половой, откупорив, заткнул пробкою, согрелась, и пробка с выстрелом вылетела из горлышка; пена брызнула в стороны, пробка ударилась в низкий потолок и упала на сидевшего за соседним столом наборщика.
Наборщик, бледный молодой человек, с очень высоким узким лбом, – сердито оглянулся.
– Послушайте, я вас попрошу поосторожнее! – угрожающе произнес он, отирая голову.
Андрей Иванович добродушно ответил:
– Мы нечаянно, – что там!
– "Поосторожнее"! – передразнил Ляхов. – Ты это портеру говори, а не нам! Объявился с претензиями!
Наборщик медленно повернул к Ляхову свое бледное лицо и молча смотрел на него.
– Поглядел бы раньше, швырял ли в него кто пробкой. Нет, сейчас в амбицию вломился, – "поосторожнее"! Прохвост паршивый!
Андрей Иванович пересел к наборщику.
– Ну что там! Сказано, нечаянно… Чего вы?.. Разве не бывает различных несчастных обстоятельств? Выпьем лучше вместе для знакомства.
Ляхов, развалясь на стуле, говорил:
– Что ж, пойдем из-за полбутылки к мировому!
– "Нечаянно!"… Я рад, – совершенно справедливо! – ответил наборщик Андрею Ивановичу, – но к чему же ругаться, как этот господин?
Андрей Иванович воскликнул:
– Друзья! Выпьем!.. Ну, неужто мы из-за этого станем поднимать скандал? Позвольте спросить, чем вы занимаетесь?
– Наборщики.
– Ну, а мы переплетчики! Все мы трудящие люди, из-за чего же ради мы будем ссориться? Из-за полбутылки портера?.. Друзья, друзья!.. Пойдем, Вася, к ним! – Он потащил Ляхова к наборщикам. – Ну, помиритесь, поцелуйтесь!.. Человек, еще полдюжины портеру!
– Позвольте, почему вы рассердились? – спросил Ляхов, садясь к наборщикам. – Вы должны были раньше поглядеть, отчего случилось дело. А вы сейчас же начинаете ворочать глазами и говорить различные угрожающие выражения.