Самое болезненное здесь и сейчас, аккуратно шагая на носках, то, что Гермиона слышала все эти проклятия от него и ничего не могла сказать в ответ. Терпела его:
«Грязнокровка».
И:
«Убери от меня мерзкие руки».
И:
«Я оглушу тебя, если не отпустишь!».
Она резко остановилась, найдя нужное место, и с неимоверной силой толкнула Малфоя к углублению в стене, услышав шумный сиплый выдох из его лёгких. Ей до безумия страшно. Но адреналин уже начал своё действие. Она сделала шаг вперёд и ладонью закрыла ему рот и нос, подтолкнув в сторону, к узкому проёму, где их скрыла бы тень.
— Погаси чёртов люмос, Малфой! — едва слышно шепнула она прямо в свою ладонь. А там, за её пальцами, его кривящиеся губы, на удивление мягкие. Господи. Она ненавидела себя за эту мысль.
Вдалеке послышались шаги, и свет, который тускло выделял их лица, погас. Но за эту последнюю секунду она успела увидеть в его зрачках своё отражение. Испуганное и совершенно не понимающее — какого чёрта она это сделала. В голове поплыло. Мысли метались одна к другой, и словить фокус оказалось самым сложным во всём чёртовом мире.
Места так мало, что ей пришлось вдавливать своё тело в его. Он мотал головой, пытаясь скинуть с себя руку, но Грейнджер вцепилась намертво, как загнанный зверь, дыша через рот. Их лица в сантиметрах друг от друга. В груди у Гермионы — раскаты грома. Она вдыхала аромат и щурилась от осознания того, что парфюм Малфоя до отвращения приятен. Он пах травами и морем. Он пах молниями в её груди. Именно там всё это и оседало. Впитывалось, сволочь такая, в самые лёгкие.
Она отсчитывала каждый шаг старика, ровно так же билось сердце Малфоя. Господи, она чувствовала его грудью.
Сдать его Филчу — равносильно подписанию приговора всем.
Секунды жирели как в замедленной съемке. У него кончался в лёгких воздух, его выпаривала путём кипения Грейнджер от всей этой уродливой ситуации. Она почувствовала, как поползла по её форме его рука, как грубо он взял её ладонь и наконец скинул со своих губ. Шаги ближе. Он выдохнул, чётко, почти механически, прямо ей в лицо, всем этим морем и травами. А потом грубо вытолкнул в коридор прямо под ноги Филчу.
«Ублюдок, какой же ты чёртов ублюдок!»
— Так-так-так, — старик повернулся на месте, осветив её лампой. — Грейнджер!
Он схватил её за ворот и поставил на ноги, заглядывая в лицо.
— С кем вы тут прячетесь?
Господи боже.
— Я одна… одна…
Она старалась смотреть куда угодно, но не туда, где стояла секундами ранее. Он всё ещё там. Спрятан, в отличие от неё.
Всему хорошему рано или поздно приходит конец. И имя ему — «Драко Малфой» и её чувство справедливости, которое нужно блокировать, когда она видела его.
Односложные ответы никак не расстраивали старика. Филч радовался, что поймал хоть кого-то, это легко было увидеть по его кривой ухмылке.
Гермиона шла следом за мужчиной, глядя по сторонам на стены. Сегодня они узнали ещё одну тайну. Позорную и отвратительную, которую она пообещала себе забыть — но прежде сделать в голове пометку:
«Никогда не помогать Малфою…»
Уже у входа в кабинет Макгонагалл Гермиона поднесла ладонь к лицу, заправляя прядь волос за ухо. И, как назло, ощутила этот приятный и одновременно до боли отвратительный аромат трав.
========== Глава 1. Послевоенные шрамы ==========
— Малфой! Опусти палочку, чёрт возьми!
Гарри кричал, но слова не долетали до Драко, они теряли смысл и звук. Пламя, которое окружало их, ударило жаром. А затем слишком внезапно ударило ещё кое-чем. Густым, липким, как будто бы прилипающим к каждой стенке каждого сосуда — болью.
Тупой и безрукой. Мрачной и поглощающей.
Он повернул голову на девушку, которая, привстав на одной руке, пыталась в страхе закрыть лицо. Гермиона дрожала, ей было страшно от творящегося вокруг кошмара. Вот только у него различие с ней в том, что Малфой к кошмарам привык. Они его больше не удивляли.
— Я ненавижу тебя! — хриплым стоном, на одном дыхании. Грейнджер плакала — он был уверен, что она догадывалась: это конец. Конец ёбанного мира.
И его.
И её.
Всё рушилось. Пора.
Драко, хромая, сделал пару шагов в сторону и вытянул палочку вперёд. И с издёвкой, с кривой кровавой улыбкой, произнёс:
— Авада кедавра….
***
За несколько месяцев до…
Звуки дождя, тарабанящие окно купе, смешивались с монотонным стуком колёс о рельсы. Это напоминало грустную мелодию, которая тоскливо накрывала её с головой. Гермиона посмотрела на профиль Гарри. Он пытался справиться с кольцами головоломки, которую подарила ему Джинни перед отъездом. Даже несмотря на мелкую моторику рук, Грейнджер уловила тремор в пальцах друга. Последствия войны навсегда оставили неизгладимый отпечаток на всех них.
У Гарри был самый заметный.
В Мунго его уверили, что эта бесконечная дрожь в руках вскоре пропадёт, когда в голове станет спокойней, когда красочные картинки ужасов потеряют цвет и станут чёрно-белыми, тусклыми, а потом и вовсе пропадут. Но Гермиона была уверена, что одному ему с этим не справиться. Никому не справиться с адом в голове. Невозможно так быстро вылечить душу, которая испытала на себе слишком много для одного человека.
Война оставила шрамы.
Оставила смерть, кровь, пепел падших, и вся эта уродливая смесь впитывалась в кожу, в поры, оседая там навсегда. Напоминая о себе каждый чёртов день.
Гарри заметил на себе взгляд и, продолжая перемещать звенья головоломки, взглянул на неё.
— Нужно побриться, да? — он улыбнулся, проведя рукой по густой щетине на лице. — Сделаю это завтра…
Она сглотнула. Сжала корешок книги, отвернулась к окну и будто между прочим добавила к его словам:
— Я могу помочь тебе, — голос не дрогнул. Ни на децибел звука, чтобы не выдать сочувствия. Но он заметил. Конечно, он заметил…
— Боишься, что я порежу своё лицо? — слишком грубо. Но через секунду Гарри устало выдохнул, отложил металлические кольца на столик и потёр переносицу. — Прости, я нервничаю…
«Как и я».
Гермиона улыбнулась в ответ, потому что хотела сохранить в себе те осколки вменяемости и контроля, которые были с ней на протяжении жизни. Но сейчас в ней было лишь битое стекло, которое стёрлось в порошок, впивалось под кожу и ранило до крови и боли. И как с этим справиться?
Она отложила книгу в сторону, плавным движением поднялась на ноги и села рядом с другом. Взяла его руку в свою, чувствуя дрожь, и крепко сжала, ощущая, как в ответ стиснул её пальцы Гарри.
Они сидели молча, совершенно не стесняясь своих чувств. Знали, что их никто не увидит. Не застанет их надлом, их слабость, ведь в поезде они были одни. Совершенно одни ехали в Хогвартс за день до начала учёбы.
Это была идея Кингсли. Он говорил, что на вокзале Кингс-Кросс первого сентября будет огромная толпа журналистов, жаждущих откусить от героев войны кусок сенсации, эксклюзива. Выдрать из их ртов хоть какие-то реплики, чтобы после эти слова красовались на первых страницах газет. Многие смаковали то ужасное время, прикрываясь сочувствием. Все четыре месяца после битвы за Хогвартс ни на секунду не утихали разговоры. Враг повержен, но гиены остались, в этом была их суть. Отвратительная и жирная, как отожравшаяся гнилью крыса, которая хотела ещё и ещё.
— Думаешь, им там весело? — тихо спросил Гарри, обводя большим пальцем маленький шрам на её руке.
Гермионе хотелось закрыть глаза. Хотелось спрятать от друга подступающие слёзы, чтобы не выдать себя. Она быстро-быстро закивала, бормоча что-то невнятное, вроде:
«Конечно. Они наверняка гуляют по Парижу».
И:
«Наверное, Рон как всегда ругается с Джорджем за право выбирать маршрут».
И:
«Флер обещала Джинни познакомить её с главным редактором французской волшебной газеты».
И ещё:
— Мерлин, Гарри, я… — споткнувшись, она наконец уронила первую слезу.
Он грустно улыбнулся, высвободил пальцы из её руки и крепко обнял за плечи, притянув к себе. Они вновь делили боль на двоих.