Как бы то ни было, я обладал довольно значительным знанием леса. Только на это я и мог надеяться. Я утверждаю, что только ум, тренированный в понимании природы, только он один, является искрой надежды на независимость, сохранившейся в нашем распоряжении в итог длинного ряда веков.
По мере того, как приближался день 4-го августа, друзья мои всё настойчивее убеждали меня отказаться от моего проекта. Они предупреждали меня, что я могу заболеть, навсегда надорвать своё здоровье, могу даже погибнуть и так далее в том же роде.
Они были так добры ко мне. Я ценил их дружеские чувства, но мне было ясно, что они просто не понимают меня.
Я знал. Я был уверен. Из Бостона я направился в Байглоу (Мэйн), где прекращается местная линия железной дороги. Оттуда я проехал миль восемь дилижансом до маленькой деревушки Юстис, с 50-ю жителями, лежащей на опушке леса.
Затем последовало нечто, пожалуй потруднее одинокой двухмесячной жизни в лесах, а именно — тряска на протяжении 16 миль по узкому тракту на одноколке. Проделав этот путь, я очутился у Кинг-энд-Бартлетских лагерей, где и провёл последние дни перед тем, как войти в дремучие леса.
У самых лагерей расстилается озеро Кинг-энд-Бартлет шириною одну милю. Там, в присутствии профессиональных охотников и спортсменов, живших в палатках в ближайших окрестностях, я разделся и вошёл в чащу леса, сняв с себя всю одежду и ничего не взяв с собою.
В своём месте я расскажу о моей борьбе за существование в первые дни пребывания в лесу. Теперь же я хочу описать одно утро, когда я проснулся в блеске солнца, щедро лившего свои лучи под навес моего шалаша.
Я поднялся и сделал десятую зарубку на моём, шесте-календаре. Было тринадцатое августа, и я вдруг вспомнил, что это день моего рождения. Я отдался своим мыслям, и вся моя прошлая жизнь, все воспоминания моего детства столпились и прошли пред моим умственным взором, пока я сидел рассеянно глядя на деревья. Мысленно я увидел наш старый дом на лесной опушке в Вильтоне, Мэйн, где я родился ровно 44 года тому назад. И я увидел самого себя маленьким мальчиком, ясно как наяву.
До этого утра в лесу я как-то ни разу не задумывался о том, как много сделала для меня моя мать. А ведь это она научила меня всему, что мне известно о лесах и лесных обитателях.
Я вспомнил, как тяжко нам приходилось, когда мой отец вернулся домой после Гражданской Войны, искалеченный и совершенно неспособный кормить семью.
Моя мать родилась в глуши Канады — там, где живут индейцы, — и была самым отважным человеком из всех, кого я знал. Во времена наших лишений в Вильтоне она одна поддерживала всю семью в течение 10 лет. Нас было: отец, два моих брата, сестра и я.
Зимой она таскала дрова из лесу, и у нас в доме всегда было тепло. Летом она собирала ягоды и но сила их на продажу в деревню за шесть миль от нас. Она плела корзинки, шила мокасины и брала на дом всевозможную работу. Она работала за всех и на всех и кое-как сводила концы с концами.
Мне казалось — в это утро дня моего рождения, когда я лежал голый на земле, что я вижу перед собой её улыбающееся лицо.
Мне живо вспомнился день, когда мы были завалены снегом, а у матери дома нашлось только одно единственное яйцо индюшки. Этого было далеко недостаточно для шести голодных человек, но мать быстро сообразила, что делать. Она взяла пригоршню оставшейся у неё муки и сбила вместе с яйцом в тесто. Этой стряпнёй мы кормились три дня. За всё это время сама мать не прикоснулась к этой еде, уверяя, что она не голодна.
Задняя дверь нашего дома открывалась прямо в лес, так что, сделав два, три шага, я уже был в лесу. Однажды, играя в лесу, я подумал, что я уже большой, — мне было тогда 10 лет — и могу стать охотником. Я вошёл в дом и взял наше старое фамильное ружьё. Оно было значительно длиннее меня самого, но я кое-как тащил его за собой в лес. Снег был глубиной футов в восемь. У меня на ногах были ночные туфли отца, которые, как лыжи, держали меня на поверхности снега. Ещё дом не исчез у меня из виду, как меня остановил шум, раздавшийся с верхушки дерева. Я поднял голову и увидел что-то тёмное, двигавшееся среди ветвей.
Моей первой мыслью — как сейчас помню — было бежать. Но я собрал всё своё мужество, с большим трудом поднял ружьё к плечу и выстрелил. Животное не ответило ни единым звуком, но через мгновение волосы дыбом встали у меня на голове; оно, медленно пятясь, ползло вниз по стволу дерева.
Я завыл, кинул ружьё, запутался в своих огромных туфлях и полетел лицом в снег. Но я тут же вскочил и понёсся к дому, оставив туфли на снегу.
Добежав до дому, я снова растянулся на земле и заревел, мать и отец выбежали из дверей — кто стрелял? кого там убили?