В конце концов я заметил, что перестал следить за собой.
Я вернулся к заботам о борьбе за существование и предоставил событиям идти своим чередом. Изредка я писал послания друзьям или рисовал обугленными палочками на клочках бересты.
По меньшей мере раз в неделю — независимо от того, где я находился — я совершал прогулки к своему «почтовому ящику». Однажды я снёс туда пару туфель, сплетённых из коры кедра. Меня интересовало, что скажут о них люди.
Утром я редко знал, где буду к вечеру. В одну из ночей я оказывался у Большого Спенсера, в другую — на склоне Медвежьей Горы, где у меня был прекрасный шалаш; изредка я возвращался к своему шалашу у Потерянного Пруда.
Вынужденный голодом, я застрелил двух белок из лука.
Я зажарил мясо, и оно показалось мне вкусным и сытным.
Часто мне попадались кролики, но я не делал никакой попытки подстрелить их или поймать в западню. Я не нуждался в них. Но необходимость заставила меня подстрелить нескольких куропаток. Стрела пронизывала птицу насквозь.
В лесу начался листопад. Яркие жёлтые и красные пятна среди листвы нарушали унылую монотонность чёрного и зелёного цвета. Легкий мороз вносил в воздух живительную струю. Кожа моя до того огрубела и свыклась с переменами погоды, что я совсем не чувствовал холода. По ночам я укрывался шкурой медведя.
Однажды, бродя по лесной тропинке, я наткнулся на рог оленя, очевидно сброшенный много лет тому назад. Его форма вызвала в моем мозгу представление о ноже. Я распилил рог вдоль на две равные части посредством острого камня. Затем я взял одну из этих частей, и, тщательно отточив о камни, получил лезвие ножа.
Рукоять я смастерил следующим образом. Отодрав несколько тонких полосок нижнего слоя бересты, я сплёл из них довольно прочную верёвку, которою обвил вокруг одного из концов моего ножа.
Нож из рога оказался на практике вполне пригодной и полезной вещью; он легко резал мясо; позже, когда я принялся за изготовление одежды, мой нож сослужил мне прекрасную службу.
С каждым днём я всё больше сближался с лесом, становясь частью его. Когда мне недоставало чего-нибудь, я попросту шёл и находил то, что мне было нужно.
Я был в это время подлинным первобытным человеком. Из современности, из страны цивилизации я ушёл назад в леса к первобытному существованию.
Глава X. Я убиваю оленя голыми руками
Иной раз мы можем осуществить какую-нибудь вещь прежде, чем задумаем её. В таком роде была моя история с оленем.
На закате я шёл по узкой тропинке неподалёку от небольшого пруда. Неожиданно я услышал какой-то шум в воде, где-то впереди от меня. Я остановился и услышал тот же шум снова. Я пошёл к берегу, пока не достиг старой сосны, корни которой подымались над землёй у самой моей тропинки. Понятно, что животные, шедшие к водопою, должны были избегать этих корней.
Меня окружала густая чаща сосен и кедров. С того места, где я стоял, открывался довольно широкий просвет между деревьями, сквозь который я мог видеть воду. Сначала я заметил только зыбь на поверхности воды, а затем разглядел молодого оленя, который щипал траву на дне пруда.
Когда я впервые увидел его, у меня не возникло ни малейшего намерения поймать его. Это мне даже в голову не пришло.
Я знал, что олень всегда бросается в сторону, противоположную направлению звука, который вызвал в нём тревогу. Ветер дул в это время от него ко мне и мешал ему уловить мой запах. Я поднял кусок корня и швырнул его в воду, перебросив через спину оленя. Животное вскинуло голову, оглянулось по сторонам и ринулось из воды к тропинке, на которой я стоял. Я схватил камень и также швырнул его в воду. Этот новый всплеск воды погнал животное немного в сторону — как раз к корням сосны, за которыми прятался я. Точно рассчитав время и расстояние, я выскочил из своей засады как раз в ту минуту, когда олень поравнялся со мной, и схватил его за передние ноги. Он упал на землю. Тогда я ухватил его за рога, навалился на него и совершенно парализовал все его движения.
Затем одним быстрым поворотом я свернул ему шею. Мне немного совестно за то, что я убил этого оленя таким предательским образом. Но других способов в моём распоряжении не было, а оленья шкура была мне очень необходима.
Так как за это время совсем стемнело, я решил содрать с убитого оленя шкуру на другой день. Я потащил труп немного выше и запрятал в двух шагах от тропинки.
Вернувшись к своему лагерю, я расшевелил костёр и сел подле него на землю, размышляя обо всём, что произошло. Я думал не столько об убитом олене, сколько о его шкуре. Олень был, правда, невелик, но шкура его вместе с бывшими у меня прежде двумя шкурами — медведя и лани — могла отлично защитить меня от стужи.