Теймурхан, присутствовавший при этом разговоре, сказал только одно:
– Ну ты!.. Как бедный Стасик терпел тебя? – махнул рукой и ушёл.
Мать, когда он, не выдержав, пришёл плакаться, фыркнула: «Неудивительно!» Даже отец неодобрительно покосился, узнав суть конфликта.
Эта обструкция не была бы так болезненна, если бы он не корил себя сам.
«Что имеем – не храним, потерявши – плачем».
В конце концов сжалился Теймурхан: по своим знакомым из института он узнал, что Пехов и не думал выезжать из общаги, только сменил комнату. С листочком, на котором был записан номер комнаты, он пришёл на работу к Тамерлану и, прочитав короткую лекцию об идиотизме некоторых отдельно взятых братьев, вручил его с пожеланием лечения головного мозга.
Дверь открыл сам Стас, при этом не выразив особого удивления. Молча оделся и вышел с Тамерланом на улицу, не собираясь делать свою личную жизнь достоянием общественности.
Стас достал сигарету и, облокотившись о ствол дерева, молча закурил, так и не произнеся ни слова.
– Стас... вернись...
– К чему? Смысл?
– Ко мне...
– Чтобы тебе снова было удобно и хорошо? – Пехов затянулся и уставился куда–то вдаль. – Знаешь, я надеялся и верил, что что–то значу для тебя, а оказалось, что ты меня, как щенка, на помойке подобрал... А я вот такой неблагодарный...
– Я был не прав...
– Нет, всё правильно, ты сказал то, что думал.
– Да не думал я! Ахинею нёс!
– Ну, тогда вот, – Стас достал из кармана орехи и вложил их в руки Тамерлана. – Питай мозги, умник!
Что делать, что делать... Мужиком быть!
Наденька Петрищева, весёлая шебутная медсестра доктора Смагулова, уже два года работала с ним. Видела его злым, язвительным, в прекрасном настроении, даже как–то посчастливилось видеть в лирическом. А вот в последние полторы недели она от него была в ужасе. От его взгляда все волосы на теле дыбом вставали, ещё чуть–чуть, и невроз с энурезом обеспечены.
Сегодня в ночную смену было немного лучше. Тихо.
Не рычал, не сверкал глазами, сидел такой потерянный, как тапком пришибленный, – таким она не видела его ни разу за всё время совместной работы.
Больных, слава Богу, было мало, Наденька замучилась сидеть в тишине, нарушаемой только звуком катаемых по столу орехов, и отважилась тихонько включить радио.
…Я знаю только лучшее в тебе,
Мне от любви не страшно задохнуться,
Мы наяву живём, а не во сне,
А я всё не могу никак проснуться...
– Надя, выключи! – буквально застонал, как от зубной боли, Тамерлан Адилевич.
Наденька испуганно щёлкнула кнопкой.
– Надя, а ты с кем–нибудь встречаешься?
Медсестричка от этого вопроса чуть со стула не свалилась.
– Э-э-э... а с какой целью вы это спрашиваете? – осторожно поинтересовалась она.
– Что бы ты, например, делала, если бы поссорилась со своим молодым человеком?
– Всё зависит оттого, кто бы был виноват… А вы что, Тамерлан Адилевич, со своим мальчиком поссорились?
Тамерлан впился взглядом в Петрищеву:
– А откуда?..
– Пф! Я ж была на вашем дне рождения, помните? Я что, слепая? Не, ваш мальчик был на высоте, он ни разу не прокололся, только Катьку вином облил, но она сама дура – повесилась вам на шею, а вот вы… Надо быть тупой Катькой, чтобы не видеть, как вы на него смотрели! Теперь каждая собака во дворе больницы знает о вашем Стасике! Ой, Тамерлан Адилевич, смотрите, уведут ведь! – Надя набрала в грудь побольше воздуха и продолжила: – Так что, поссорились? Извиняться не пробовали, Тамерлан Адилевич? Зная ваш поганый характер, не удивлюсь! Наверняка это вы гадость сказали! Не? Я не права?
Хан подавленно кивнул и сказал:
– Я извинялся… Слышать не хочет…
– Ага! Стопудово с каменным лицом и через губу! И я ставлю свою зарплату, вы наверняка ни разу не сказали, что любите его! Давно вместе?
Тамерлан, соглашаясь, ещё раз печально кивнул.
– Какие же вы все, мужики, тупые, хоть и мните о себе… Ну вот как так можно?! Даже кошки любят, когда их любят! Во завернула! – продолжала стрекотать Надюша, поощрённая молчанием Хана. – Ваш Стасик же говорил о любви?
Доктор снова кивнул как болванчик.
– Ну, а что я говорила! Сказали бы раньше, язык бы не отвалился, а вот теперь вам, Тамерлан Адилевич, придётся попотеть, теперь мало сказать – доказывать придётся!
– Как?
– Да хрен вас, мужиков, знает! Кому подарок сойдёт, а кому надо посерьёзнее…
– Не, на подарок он не купится…
– Повезло вам… А вот ему вряд ли… Таких хороших мальчиков никто не ценит… Да и девочек хороших не ценят… – Надюша впала в философию и остановившимся взглядом уставилась на стену – запал её иссяк.
– Ну так что делать?
– Что делать, что делать… Мужиком быть! – очнулась Надя. – Проявите фантазию, в конце концов! Была бы девушка, я бы сказала сделать предложение, а так… – махнула она рукой.
Но Хан уже понял, что от него требуется.
"Гляжсь в тебя, как в зеркало..."
После смены Тамерлан пошёл не домой, в пустую квартиру, где его никто не ждал, а в дом родителей.
Надя, конечно, натолкнула его на мысль, но пока в его голове чёткого плана действий не сложилось, может, мама что–нибудь подскажет?
К его удивлению, он застал дома и отца, и брата.
Все домашние были уже в курсе проблемы, объяснять ничего не пришлось, так что в основном обсуждали только способ примирения.
Брат говорил одно, мама – другое, и только отец сидел и хмыкал за газетой. В конце концов он устал слушать этот бред, о чём и объявил своему семейству:
– Из того, что я услышал, я сделал два вывода. Первый – моя жена соскучилась по романтике, и я обещаю исправиться. Второй – гораздо менее позитивный и мне, как отцу, оттого более печальный: оба моих сына – долбоёбы. Ну, про старшего я это знаю давно, ему тридцатник, а он всё ещё как говно в проруби, никак ни к одному берегу не пристанет, а вот о Тамерлане, несмотря на различия во взглядах на жизнь, я всё же был лучшего мнения... О чём вы вообще говорите?!
Семейство замерло – если отец взял слово, перебивать его было не принято, вот выскажется – можно будет приступать к прениям.
– Исходя из известных мне фактов, – продолжил отец, – я так понимаю, что ты оскорбил своего Станислава недоверием? Считаешь, он это заслужил? Если заслужил, то как ты мог доверять ему ранее? Куда смотрел? Не видел, с кем общаешься? Если нет, то о какой твоей любви идёт речь? Доверие и уважение – это любовь. А трахаться просто так – вы и раньше трахались, не заморачиваясь такими сложностями.
Отец снова уткнулся в газету, но никто больше не проронил ни слова.
Хан, загруженный по самую маковку, шёл домой, так и не найдя ни подсказки к примирению, ни понимания своих целей. Впервые он потерял контроль над status quo* и теперь совершенно не видел способа вырулить в уже привычную колею.
– Любовь–нелюбовь, далась она всем! – бурчал он себе под нос. – Отец прав, трахались так, и всё было зашибись... Чёрт меня дёрнул рот раскрыть... Раньше жил без неё и ничего, вот, выжил!
Бурчать–бурчал, но понимал, что это скорей утешение себе, не более того.
Придя домой, Тамерлан завалился спать, и приснился ему Стас в тот день, в клубе, у WC. И эта картинка по какой–то неизведанной причине испугала его, отчего он проснулся с колотящимся сердцем. Попробовал снова заснуть, но раз за разом подсознание снова подсовывало ему Стаса: то требующим орехов, то такого, как в последнюю встречу. Вроде бы привычный Стася и в то же время совершенно другой.
Больше он засыпать не пытался. Встал, сварил себе кофе и через силу хлебал безвкусное варево, по недоразумению назвавшееся именем ароматного напитка. То ли дело Пехов варит!
Мысли опять свернули на личность любовника, хоть головой о стену бейся!
Крак! Крак! Крак! – один за одним трескаются орехи в руках Хана.
Вдох–выдох, очередная сигарета, и, отбросив все лишние эмоции, Смагулов попытался разобраться в том, что так испугало его. В новом взгляде на Стаса.