Фольклорные судьбы этих героев подчас самым тесным образом переплетены с судьбой Насреддина. Характерным примером могут служить арабские анекдоты о Джухе. Предполагают, что у этого фольклорного героя был реальный прототип — араб родом из Куфы[4]. Рассказы о Джухе создавались независимо от рассказов о Насреддине; многие из них генетически восходили к древнейшим комическим сюжетам, известным еще по индийским сборникам сказок. В дальнейшем, однако, произошли многочисленные заимствования и перекрещения, которые привели чуть ли не к отождествлению обоих образов. «Анекдоты, собранные вокруг имени Джухи, — пишет В. А. Гордлевский, — перешли к туркам; турки узнали здесь знакомые черты, — так обогатился образ ходжи Насреддина… Когда анекдоты о Насреддине переведены были… на арабский язык, ходжа Насреддин был перелицован в Джуху „румского“ (т. е. малоазиатского)» [5, с. 244].
Отождествление это (поддержанное, как считают некоторые, и сходным звучанием слов «ходжа» — «Джоха») дошло до того, что А. Вессельский включил в свой знаменитый двухтомник о Насреддине [35] свыше ста анекдотов о Джохе (берберский Джуха, Шаха, мальтийский Джахан, сицилийский Гьюфа, калабрийский Хьоха, Ювади). Генетически все они связаны с арабским Джохой, рассказы о котором А. Вессельский приводит по книге «Nawadir el chodscha nasr ed-din effendi dschoha». Как видно из заглавия, тут произошло даже слияние имен обоих персонажей. Действительно, в некоторых арабских анекдотах героя так и зовут: Насреддин Джоха (или попеременно: то Насреддин, то Джоха). Для нашего сборника отобраны только те арабские анекдоты, где прямо фигурирует имя Насреддин. Все же остальные рассказы о Джохе, Гыофе, Хьохе и прочих, как нам кажется, в книгу о Насреддине не могут быть включены (хотя сюжеты большинства из них, к слову сказать, полностью аналогичны сюжетам о Насреддине, представленным в нашем сборнике анекдотами других народов).
Если причислять к рассказам о Насреддине истории о Джохе, с таким же основанием можно включить в книгу и сюжеты о Саляй Чаккане, Ахмед-Ахае Озенбашском, Кемине, Джалуле и т. п. Эти национальные персонажи, однако, существуют вполне самостоятельно в разных странах, иногда наравне с Насреддином, иногда по разным причинам постепенно вытесняя его (вбирая при этом многие связанные с его именем сюжеты). С Джухой, например, именно так и произошло. Этот национальный арабский персонаж в своем языковом и культурном ареале оказался «сильнее»; столкнувшись с Насреддином, он как бы вобрал его в себя. В то же время в Турции (где впервые анекдоты о знаменитом ходже записаны еще в XVI в., после нескольких веков устного бытования) Насреддин — вне конкуренции. У тюркоязычных народов, связанных культурным, этническим, религиозным родством, а также в странах, некогда подвластных Османской империи, образ Насреддина вступал в разнообразные, порой сложные и даже конфликтные отношения с традиционными национальными комическими персонажами.
Чаще всего они сосуществуют здесь параллельно, не вытесняя друг друга и даже взаимно обогащаясь. Некоторые истории, которые рассказывают об уйгурском Саляй Чаккане или Молле Зайдине [14], в других версиях приписываются Насреддину; то же можно сказать и об Ахмед-Ахае Озенбашском, и о Кемине. Но нередки случаи прямого столкновения Насреддина с другими хитрецами и остроумцами, и здесь характер сюжета во многом зависит от симпатий рассказчика. Так получилось, например, в Болгарии и у некоторых народов современной Югославии, где наряду с Насреддином издавна веселил народ своими проделками и шутками Хитрый Петр (или Хитрый Петре).
Болгарский исследователь Величко Вылчев посвятил этой теме целую обстоятельную монографию [32]. «Именно в Болгарии, — отмечает он, — вследствие более позднего освобождения от османского господства создаются условия для более продолжительного общения между болгарами и турками, а наряду с этим для более интенсивного умножения ряда сюжетов в мотивов насреддиновского цикла, для более прочных взаимных фольклорных влияний. И как раз у нас оформляется фольклорный образ национального комического героя, который противопоставляется ходже Насреддину» [32, с. 344]. В. Вылчев прослеживает историческую и генетическую взаимосвязь этих образов, в конкретном формировании которых важную роль сыграли болгарские бытовые и юмористические сказки, рассматривает своеобразие каждого, их национально-самобытную сущность, выявляет социальные, политические, антиклерикальные мотивы, отразившиеся в этих циклах, и т. д. По словам автора, анекдоты про Хитрого Петра «питаются анекдотами про ходжу Насреддина» [32, с. 343]. В то же время и образ Насреддина на болгарской почве претерпел серьезные структурные и сюжетные изменения.
4
Как был реальный прообраз и у героя уйгурского фольклора Саляй Чаккана, и у туркменского Кемине (поэт Мамед Вели Кемине), и у многих других.