Девушка тихо всхлипнула и тяжело вздохнула, закрывая глаза рукой.
- Хуже всего, если будут ненавидеть и издеваться над твоей памятью, прикрываясь некой псевдореальностью – при всех твоих заслугах. Они не заслуживают оскорблений, не все… Многие были трусами и подлецами. Перечислять не буду – это же только моё личное мнение, ты сам должен прийти к верному выводу. В своё время, конечно, мы все заблуждаемся в начале пути…
- Но если человек при жизни был плохим, то после смерти не стоит его превозносить, я так считаю.
- И ты, возможно, прав, хотя о мёртвых принято говорить либо хорошее, либо ничего. Забудь, нет понятий: хорошие и плохие. Есть умные и есть идиоты, есть эгоисты и альтруисты – люди разные и противоречивые. Поэтому о них всегда сложно говорить, а тем более – изучать… Как же плохо. Горько мне. Противно. И грустно.
Последние слова были словно выдавлены из неё. Она протяжно всхлипнула и попросила официанта налить ей 50 грамм коньяка. Судя по всему, девушка практически не пила алкоголь, когда, взяв в руку рюмку и понюхав жидкость, содержащуюся в нём, поморщилась. Однако это отвращение даже усилило её желание и Виктория залпом опустошила сосуд.
- Дело во мне?
- Нет, вовсе не в тебе, это просто… минутная слабость, такое со мной бывает, особенно, если что-то не получается: как нахлынет апатия, так и сдохнуть хочется. Всюду мусор – всё становится бессмысленным и ненужным. В такие минуты хочешь говорить-говорить-говорить или молчать. Мне сейчас кажется, что никогда в моей жизни не будет светлых пятен. Я, конечно, утрирую, но покуда я живу в той обстановке, в которой всем плохо, мне тоже будет плохо. Беспросветный круговорот, как кольцо метро. И кто-то зачем-то хочет всё поменять и изменить к лучшему. Ха-ха, – девушка неожиданно наклонилась к Мише и с унылой улыбкой прошептала. – Хочешь, открою ещё один секрет: революционеры просто хотят поскорее умереть, покинуть этот жалкий, злобный, предательский мир – им нечего терять, а смысл жизни находится в своей смерти. Только тем повезло. Они умерли гораздо позже революции и заслужили славу. А я, чувствую, что умру рано. И не пожалею: терять мне нечего, а если верить мифам, то в загробной жизни встречаешь тех, кого любил больше всего на свете…
- Может быть, – осторожно перебил её Миша, подозрительно косясь на то, как Виктория крутит рюмку в руке, – тебе больше не надо пить?
- Я напиваюсь в первый раз в своей жизни, так что захлопни варежку! – рыкнула на него девушка. – Товарищ официант, повторите, пожалуйста.
- Правда, хватит, – рискнул повысить голос Орлов. – Ты за всё время никогда ещё так много не говорила, как сегодня. А утром от коньяка знаешь, какой сушняк? Будет в сто раз хреновее, чем сейчас при подобной ностальгии.
- Ты-то наверняка в четырнадцать бухал со своими корешами в каком-нибудь подъезде, – съязвила Виктория. – Я уже взрослая девочка, так что не нагнетай – могу себя контролировать и давать отчёт.
На этих словах Дементьева уверенно коснулась пальцем кончика своего носа, дабы Орлов перестал паниковать. Воспользовавшись её размякшим состоянием, он спросил:
- Кто твоя семья?
- А вот шиш, – прошипела девушка, сжав кулак в фигу. – Для особо одарённых повторяю: я не родственник Троцкому. Не родственник!
- Откуда такая уверенность? – не унимался Орлов. – Может быть, он был отцом какой-нибудь твоей прабабки, которая вышла замуж за прадеда и изменила фамилию? Медальон же достался тебе по наследству?
- Не важно – это совершенно ничего не меняет. Я абсолютно уверена, что Троцкий к моей родословной никакого отношения не имеет. Судьба его детей на то подтверждение.
- Тогда откуда у твоих родственников мог взяться медальон, которых принадлежит другой семье? – Миша не намеревался сдаваться. Он был уверен в том, что его спутница что-то утаивает и недоговаривает: на этот раз её доводы не подкреплялись аргументами, но будучи упрямой защитницей своей правды, Орлов смягчился. – Тем более тому, кто был, по сути, вторым человеком в государстве?
- Без понятия, – Вика потупила взгляд. – Я знаю столько же, сколько и ты. Я считала его не более чем пластиковой бижутерией, одно время не носила вовсе – что за чушь вешать на шею серпы и молоты, если у нас демократия, да? А потом заставили прятать под одежду, но носить, как память… В общем-то, если у меня были бы какие-либо подозрения в том, что это – раритет, а ещё, что это и есть ключ, я бы тут с тобой не сидела…
- Подожди, разве ты не с самого детства была социалистом?
- Нет.
- А кем же ты была? – не без смуты в голосе спросил парень.
- Разделяла другой политический строй.
Орлов удивлённо поднял брови: никогда бы не подумал, что убеждённая на 200% социалистка могла бы оказаться кем-то другой. Мише стало безумно любопытно, и вопрос его выпал сам собой.
- Можешь рассказать поподробнее, если не секрет?
- Не секрет, – ответила девушка.- Я была единороссом.
В голове у Виктории ещё днём начала появляться картинка, которая со временем становилась всё яснее и яснее. Сейчас она, закрыв глаза, опустошила рюмку – лицо её сильно поморщилось. Казалось, внутри её проходит битва, и, наконец, девушка решилась.
- До десяти лет я лишь косвенно интересовалась политикой, сам знаешь, что у подростков совершенно другие интересы: я ходила в художественную школу, гуляла во дворе с товарищами – все обыкновенно. Так вышло, что дата моего рождения чуть ли не день в день совпадает с днём рождения нашего президента и об этом я знала с самого рождения – это одна из множеств причин моего политического выбора. Расписывать в красках не стану, самой от этого противно. Я была убеждённой единоросской, всегда отстаивала свои взгляды и защищала нашу власть – ничего не хотела слушать. А когда ко мне в руки попало “Сердце революции”, я очень сильно злилась – я ненавидела коммунизм и все то, что с ним было связано. В девятом классе я даже написала сочинение о “необратимости развала СССР”. Моей любимой историей был событие, которое произошло в 1991 году – когда я её слышала от матери, улыбка свободного человека появлялась на моём лице. В том же году, когда мы проходили Октябрьскую революцию – я спрашивала: зачем она была нужна? Я всей душой поддерживала белую гвардию, безудержно сожалела об убийстве царской семьи...
С каждым словом, сказанной девушкой, брови Орлова стремились уже на затылок. Эта новость ошарашила его даже больше, чем лицезрение медальона Троцкого.
- А как же ты тогда... Ну, ты сама понимаешь... – заикаясь, спросил он.
- В художественной школе нашей группе рисунок преподавал учитель, который был коммунистом. Он забивал нам голову не пространственной перспективой, а политическими основами. После его уроков у нас кружилась голова. Я не выдерживала в силу моей натуры и начала спорить с ним. Распри о политике продолжались на протяжении пяти лет – всего курса обучения. И на последнем – пятом курсе он вдруг сказал такую вещь, которая перевернула и уничтожила всю мою жизнь: “вы ничего не знаете”. Его аргументы были неоспоримы, в каждом споре он одерживал верх. Мне надоело это, я нарочно читала историю, чтобы только обрести дополнительные аргументы, я вызубрила назубок всю ненавистную мне революцию, гражданскую войну, а потом случилось то, что называют крахом... Я влюбилась в то время, и те, кто был мне ненавистен ранее, стал примером для подражания. Я не стала больше спорить. А тебе я соврала, что познакомилась с твоим отцом на практике...
Миша молчал. Виктория пытливо смотрела на него, пытаясь прочитать на его лице мысли.
- Он знал, что у меня есть “Сердце революции” и поспособствовал агитации не потому что я была особенной, а потому что у меня был ключ, – продолжила она. – Николай Тимофеевич знал намного больше, чем мы, он узнал, где живут его обладатели и сделал всё, чтобы я увлеклась политикой. Узнал всё, узнал о моей семье, обо мне, видимо следил и настроил преподавателя. Как хитроумно, но зачем всё так сложно? Почему бы просто не выкрасть? А хочешь, расскажу тебе про то, что мы ищем? – вдруг спросила Виктория, мгновенно переменив тему. Орлов недоверчиво посмотрел на неё: девушка не была пьяна, однако, что иначе способствовало развязыванию её языка?