- А хотите ли вы его найти?
- Но ведь это… неправильно. По вашим суждениям не нужно молиться?
- Молитесь коли хотите, но какой от этого прок? – мужчина царапнул ногтями деревянный парапет моста и тут же оживился. – Вы читали Чернышевского?
- Читала, но... – осеклась Стефания, – ...он долгое время был под запретом.
- Однако?
- Я не примечу того, чего вы спрашиваете? Там фигурирует лишь любовная линия…
- Любовная линия? Любовная линия? – переспросил Сергей и рассмеялся. Этот холодный, язвительный смех задел Стефанию за живое. Она передёрнулась и с обидой скрестила руки на груди, отстраняясь от Сергея в сторону. – Как можно быть такой слепой?
- Я не понимаю вас, простите, мне нужно откланяться…
- Не ждите, что я брошусь за вами приносить свои извинения, – кинул он вслед. – Вы говорите не своими словами, и я не обижусь на вас.
Стефания обернулась, покуда желала бы скрыться прочь, гордо задрав нос. Её вдвойне задело такое гордое и пренебрежительное поведение какого-то интеллигента. Но чувство любопытства выло в ней куда сильнее чувства собственного достоинства.
- Интересно, почему вы решили, что я говорю не своими словами? – с нотной обиды спросила она. – И если не своими, то чьими?
- Вы желаете сказать, но вас душат родительские авторитеты. Вы говорите их словами.
Немного подумав, Стефания произнесла:
- У Чернышевского я видела не только любовную линию…
- И?
- Но мне сказали, что всё это выдумки и кроме её любви с Лопуховым ничего нет.
- Но что же вы видели?
- Желание свободы и независимости Веры Павловны, – тихо прошептала Стефания.
- Почему вы это говорите так неуверенно? Будто извиняетесь?
- Но это же не так.
- С чего вы взяли? Вдруг именно ваше мнение есть самое верное. Вам не нравится слышать и видеть, как ваши родители отдают приказы рабочим и кулакам?
- Нет, – с дрожью в голосе сказала она.
- А вы ходите отдавать приказы? – пытливо всё спрашивал Сергей Иванович.
- Нет, не хочу.
- В таком случае, что вы здесь делаете?
- А вы? – Стефания пронзительно взглянула на интеллигента. – Вы не очень похожи на человека, кто бы любил разгуливать при луне.
- Что же вы думаете?
- Я не скажу.
- Чего вы боитесь?
- Я думаю, что вас отец подослал следить за мной.
- Какой абсурд!
- И вы всё расскажете ему. Я неправильно думаю.
- Вам не дают правильно думать! В этом вы не находите себя похожей с героиней романа Чернышевского?
- Нахожу. Только, Сергей Иванович, давайте перейдём на «ты». Мы, право, знакомы меньше суток, а будто несколько лет. Это так странно…
- Как хочешь. Всё лучше всякой лишней официальности, и если вам взбредёт в голову называть меня при ком-то по имени, что, вероятно, будет компрометировать и меня и тебя, то зови меня “Фауст”. Ничего странного. Обыкновенная психология, – в свою очередь улыбнулся Сергей. – А вежливость часто берут за флирт – так говорит мой товарищ.
- Умный у тебя товарищ, “Фауст”, а ведь как верно сказано.
- Он мудр, он многое повидал и многое знает.
- А императора он видел? – решила пошутить Стефания.
- Видел. Он дал знать, что императору недолго править осталось.
- Как это так? – испугалась девушка.
- Император всей стране приказы отдаёт, а людям, как и вам, это не нравится. Никто не любит, когда им приказывают.
- Да как же не будет?
- А император перестаёт править, когда люди перестают подчиняться, – пояснил Сергей.
- Да как же жить без управления?
- А что тут необычного? Человек сам себе кормилец и хозяин. Представьте, что ты работаешь: сеешь пшеницу на хлеб, но только ровно половину урожая должна отдавать какому-то человеку, кто ни усилия для всхода колосков не сделал.
- Несправедливо это. Зачем я ему буду отдавать то, что я одна заработала?
- А затем, что этот человек над вами управу имеет. Так задумано было, что до вас его прадед был в управе над вашим прадедом и так далее.
- Да как же так можно?
- Можно. Только тебе этого не понять, потому что твоя семья сама имеет управу на простых людей.
- Что ты со мной так разговариваешь, будто это я другими управляю?!
- Повзрослеешь – будешь. Тебе в наследство имение перейдёт, заводы и леса. И ты, и дети твои.
- Не буду! Не хочу!
- Ну что за детский лепет, – зашипел “Фауст”. – Придётся, кто будет, если не вы. Конечно, если верить моему товарищу, то когда император перестанет управлять, больше никто не будет управлять. И тогда бы станете свободной.
- Так жалко же императора. Что он будет делать?
- Так же, как и все, будет жить, наверное...
Примерно такой диалог проходил между молодыми людьми в ту ночь. И не заметили они даже того, что подруги Стефании, которые так и не дождались её, пошли за ней и теперь, хихикая, наблюдали на Вержинской и новым управляющим. “Кокетничает, верно, – перешёптывались они. – А Стешка-то не промах”.
Вечера Сергей проводил в особняке Вержинских за обыкновенным диалогом с дочерью управленца, но только когда оставались наедине. И если относиться к своему творчеству не с художественной, но с философской точки зрения, то и ты, любезный читатель, прекрасно знаем, какой исход приобретёт развязка этой истории. Но любая история имеет свою альтернативу, которая зависит от того или иного угла созерцания и понимания, и факт – объективную истину, от которой ни мне, ни тебе не сбежать и не спрятаться. И те и другие впечатляющие, но такие простые обороты мыслей не могут не заворожить молодые: холодные и горячие умы, особенно если ум принадлежит юной, а потому и наивной девушке, которая, познавши некоторые философские аксиомы, наивной себя вовсе не считает. Дорогой читатель, естественно образ той девушки является метафорой и именно ты к их числу, разумеется, не относишься. Ты, можно сказать, избранный, понимаешь людей и понимаешь меня.
Однако, в этом мире всё относительно. Есть гении, однозначно тебя образованнее и умнее – те, на кого вы ровняетесь. Это ваш идеал – будь то духовный лидер или ты просто влюбляешься в него по картинке. Во всяком случае в любом противопоставлении с ним ты претерпеваешь полное фиаско, потому что ты не можешь даже возразить ему, оттого, что невозможно муравью спорить с Богом!
Он скажет о шовинизме и вы пойдёте сжигать евреев и цыган на кострах “священной” инквизиции, скажет о революции, и ты уже готов мчаться, сломя голову, штурмовать дом правительства. Да он скажет, что зелёные обои лучше бежевых, и ты сойдёшь с ума, если одним резким рывком не сдерёшь, как кожу вместе с мясом и кровью, эти ненавистные “бежевые” идеи своей сущности...
Прости меня из-за лишней эмоциональности и грубости, но как об “идеалах” можно говорить без цинизма, пафоса и, конечно же, благоговения, ведь и ты и я – мы независимы от этого бреда.
Стефания, наивная девчонка, зависима была, более того, она, раскрыв глаза и рот, с трепетным содроганием всё слушала и слушала “Фауста” с таким примитивным, земным именем Сергей. Он открыл ей новые горизонты, как иную сущность произведений Пушкина, Достоевского и его заклятого врага Тургенева. Почему мир, переживая, плачет за одного усопшего, покуда миллион смертей – статистика.
“Да, тебе это не французские романы читать”, – говорил он ей с улыбкой. Неужели он имеет что-то против беллетристики, спрашивала у него Стефания, на что “Фауст” отвечал, что товарищ её “милихлюндии” не любит.
“Фауст” был холоден, в словах своих бесстрастен и сдержан по-аристократски. Он казался девушке каким-то невероятным явлением, героем антиутопии, философом, и даже задерживала дыхание при его рассказах о никому не известной стране. А когда она спрашивала, откуда он всё это знает, Сергей отвечал, что товарищ его знает и сказывал прежде.
- Я рассказывал о тебе товарищу: ты ему нравишься.
- Я? Да чем же? – покраснела девушка. – Я же самая обычная.
- Обычная, – согласился Сергей. – Но тем ты ему и нравишься: ты обычная, простая, без пошлостей, официальности и фамильярности.
- Когда же ты скажешь, кто твой товарищ? Когда ты меня с ним познакомишь?