- Познакомлю, – “Фауст” повернулся к окну. Обычная, но всё-таки ещё такая глупая, не понимает она метафор. А сказать прямо: согласиться с суевериями. Нигилистом он не был, но было кое-что другое: то, что никак не вписывалось в его планы.
Стефания откинулась на спинку кресла, отстранив руку, которой подпирала щёку, от лица. Ей было чересчур лестно и приятно, хотя слышать комплименты было не в первой.
Больше полугода Сергей продолжал работать на Станислава Вержинского и больше полугода встречался со Стефанией. Девушка была счастлива: любила Сергея, не говорила никому дабы “не компрометировать ни себя, ни его”. Родители её не могли не заметить, что их дочь регулярно по вечерам уходит из дома, а возвращается либо поздно ночью, либо глубоко за рассвет. В один из февральских дней, когда на морозной улице свой покров ещё стелили белые снежинки, Станислав Андреевич в гостиной своего дома сидел в кресле с интересом и предельным вниманием читал свежую газету. Вдруг его глаза остановились на одной строчке, мужчина побледнел и бесконтрольно провел рукой по лицу.
- Гульнара, слышала ль ты, что наш Николай Александрович отрёкся от престола? – спросил Станислав Андреевич, быстро придя в себя, покуда его жена, услышав вопрос – оторопела. Она отвлеклась от вязания и поверх очков, которые носила лишь при чтении, и с недоверием взглянула на мужа.
- Не слышала. Обманываешь меня, поди? – ответила она, подняв брови. Когда Станислав Андреевич отрицательно покачал головой, мать схватилась за сердце. – Да что ж это такое твориться! Десять лет лишь прошло с одного помутнения, на те – ещё! Только год начался, а там им всё неймётся! Сам, поди отрёкся… Но сейчас, когда идёт война, в такую минуту. Наш Сашка-то в Польше, на Висле затем погибал разве? – возмущения женщины слились со слезами о покойном сыне. Она достала из рукава своего платья платок и промокнула глаза. – Говорила ему: куда ты идёшь, не успеешь оглянуться – застрелят! Э-эх!..
Станислав Андреевич тяжело вздохнул: он не любил пустые возмущения, был человеком дела, а поэтому, не обращая внимания на всхлипывания жены, сказал:
- Полно тебе. Будет. Переживай лучше за лес наш, ведь неизвестно, какую политику изберут Львов и Керенский.
- А кто хоть они? – спросила жена, словно разбираясь в политических партиях.
- Эсеры, что ли… – пожал плечами Вержинский. – Я слышал, что они не особо-то и против частной собственности. Тут смотри, как написано: Николай отрёкся от престола в пользу Михаила – его брата, а тот тоже, и теперь правительство возглавляет этот самый Львов. Было ими объявлено, что до Учредительного собрания новое правительство будет именоваться временным.
- А, может быть, вступил бы ты в партию этих самых эсеров, а? – осторожно предложила Гульнара. – Всякое правительство будет способствовать делам однопартийцев…
- Нет, – отрезал Станислав Андреевич, отложив газету на стол. – Твоё дело дочерью заниматься и домом, а в политику, будь добра, не лезь. Кстати говоря, что со Stephanie происходит? Можете от меня скрывать, да вот только я не слеп и не глуп. Я же вижу, что она в кого-то влюбилась…
Гульнара Дмитриевна тут же замолчала и простодушно улыбнулась. Она знала абсолютно все и обещала дочери не рассказывать её секрет отцу, который отличался строгими и суровыми нравами.
- Может быть, и влюбилась, а может быть у неё просто хорошее настроение. Нельзя каждую невинную улыбку списывать на любовь…
- Гуля, ты совершенно не умеешь врать, – Вержинский снисходительно посмотрел на жену. – Я не тиран, я понимаю, что у Стеши возраст, неужели я буду её на ключ запирать? Пускай гуляет…
- Она с Серёжей встречается…
Мягкое снисхождение тут же исчезло с лица Станислава Андреевича, когда тот услышал имя избранника своей дочери. Дело в том, что как к работнику он положительно относился к Сергею, но как к человеку крайне осторожно. Вержинский считал Сергея ветреным и непостоянным и уж точно бы не желал единственному дитятке такого жениха. Он, как дурак, уже давно подыскал Стефании идеальную партию – чинного пана из Варшавы, а также на учёте состояли сын крупного промышленника Тимофеева из Киева, а на крайний случай – зажиточный подмосковный кулак Петруша Горшков.
Отец попытался поговорить с дочерью серьёзно, но та не поддавалась на его уговоры – она ругалась, царапалась, а когда Вержинский пригрозил ей отсылкой в Петербург, а ныне Петроград, прорыдала в подушку целых три дня.
- О чём же ты думаешь, дурёха! – упрекал Станислав Андреевич, стоя у запертой двери. – Вон сколько парней гуляет, нет на Серёгу-разгульника глаз положила.
- Не смей так про него говорить! – глухо раздалось из комнаты.
- Ты пойми, я дурного тебе не посоветую. Я что – враг тебе?
- Враг!!!
Для девушки начались тяжёлые дни, хотя в её и в жизни города ничего практически не изменилось.
В Петроград Стефанию, слава Богу, не от справили. Сжалилась над ней Гульнара, упрашивала мужа простить юную дурёху: “глупая она, не следит за языком”. И Вержинский сжалился. Спустя ни много ни мало месяц всё же вступил в партию социалистов-революционеров, хотя сам, как впрочем видно из повествования, был консервативным монархистом. А если быть ещё откровеннее, то истинная сущность Вержинского совершенно либеральная, однако в таком контексте бессмысленно говорить о политике, когда всё плавает грязными, весенними разводами на поверхности. Станислав Андреевич сразу же после обличения от собственной дочери понял, откуда корни растут, и хотел выгнать Сергея с предприятия ко всем чертям, но тот неожиданно исчез сам.
Стефания была убита: счастья её длилось недолго и снова она осталась одна: а “Фауст” был прав – император действительно больше не управляет, но почему всё осталось по-прежнему?”
И кто же всё-таки тот самый товарищ?..
====== Глава 36. Призрак бродит по Европе ======
“Вы снова здесь, изменчивые тени,
Меня тревожившие с давних пор,
Найдется ль наконец вам воплощенье,
Или остыл мой молодой задор?
Но вы, как дым, надвинулись, виденья,
Туманом мне застлавши кругозор.
Ловлю дыханье ваше грудью всею
И возле вас душою молодею.
Вы воскресили прошлого картины,
Былые дни, былые вечера.
Вдали всплывает сказкою старинной
Любви и дружбы первая пора.
Пронизанный до самой сердцевины
Тоской тех лет и жаждою добра,
Я всех, кто жил в тот полдень лучезарный
Опять припоминаю благодарно...”
(с) Гёте
8 мая 2017 г. Санкт-Петербург. РФ.
В последнее время ей не спалось по ночам. Обыкновенно бессонница сопровождает пожилых людей, паралитиков или тех, кого мучает психическая болезнь. Она относилась к третьему типу: работа требовала полной физической и моральной отдачи, не давала никаких послаблений и откатов – абсолютная ответственность за каждые свои шаги и решения. А значит, абсолютно такое же отношение у неё должно быть к окружающим людям, к обществу, к миру – взаимообратная, аналогичная связь. Никаких послаблений и вольностей: на войне как на войне. Но не спиться, ворочается в постели, утомительно и тяжело дышит. Она с силой закрывает глаза, сжимая в руках одеяло, но ничего не происходит – она не может спать.
К психиатру не обращалась уже два года, а за это время выработался железный иммунитет к валерьянке и снотворному. Спокойствие духа выходило из-под контроля, а в таком бешеном ритме загубить его совсем не трудно. Вика понимала – скоро она доведёт себя до крайней кондиции и тогда будет не до импичмента, революции и прочего политического мусора. В голове лишь навязчивые идеи: план, решения, распри… Как достичь импичмента, как раскрутить партию, как влить её в секретариат ГосДумы, как протолкнуть туда больше народа. Фразы возникали обрывками, и чтобы продлить цепочку умозаключений требовалось умственное напряжение, сосредоточенность и свобода разума, но ни того ни другого не было. Закончилось воображение: она отдала всё, что знала, ничего не оставив себе. И даже вырвавшись из прежней жизни-каторги, девушка с ужасом понимала, что стала свободна от каторги внешней, но стала узницей совести, узницей разума, который вгонял в рамки. Ум за решёткой, а душа оставалась на свободе. Ей требовалась срочная медицинская консультация.