- ... Владимир Ильич Ленин, – говорила она, протягивая руки в зал, – каким он был до Октябрьской революции, до нашей ссоры – справедливым, хладнокровным, страждущим за жизни рабочих и крестьян нашей страны, и каким стал после – щепетильным человеком до власти, до узурпации, и то, о чём мечтали наши братья – большевики – о мировой революции, об освобождении пролетариата и крестьян всего мира обратилось в пепел и развеялось на ветру! Затмили им глаза и души деньги и власть!..
“Что ж ты городишь, дурёха”, – думал Ленин, подперев кулаком щеку. Нет, глупой Спиридонову Ильич не считал, но он знал, что последует после таких слов. Необходимо было выступить после неё. И Ленин выступил.
- Всё в нашем мире, как говорит Альберт Эйнштейн, относительно. Относительно и время, в котором мы живём. В октябре, более полугода назад нашей основной задачей было свержение буржуазии в России и выход из Первой Мировой. Мы этой цели с вами достигли. Теперь фракция большевиков, будучи ответственной за советский народ, должен удержать его от гнёта белой армии – той самой низвергнутой буржуазии. Нам необходимо, товарищи, уладить конфликт буржуазии и пролетариата в нашей стране, а уже потом думать о мировой революции. Поэтому разрыв Бреста и развязывание межгосударственной войны недопустимо. А фракцию левых эсеров считаю окончательно погибшей, утонувшую в провокаторах и единомышленниках Керенского. Предыдущий оратор говорил о ссоре с большевиками, а я отвечу: нет, товарищи, это не ссора, это действительный, бесповоротный разрыв!
День съезда закончился в четыре часа дня. Всероссийская чрезвычайная комиссия, здание, которое расположено на Малой Лубянке, продолжала свой будний день. Владимир Григорьевич Орлов служил тогда в секретариате: распоряжался бланками и удостоверениями. Также вёл непосредственную организацию работы допросов контрреволюционеров. Он был шатеном со светло-карими, большими глазами и всегда нахмуренными, сдвинутыми бровями – это выражение лица вошло в его привычку навсегда, из своего далёкого прошлого.
Ещё до Февральской и Октябрьской революций он, будучи профессиональным юристом, работал судебным следователем в Польше. И как раз 1912 году он вёл дело политического заключённого Феликса Дзержинского, отбывавший тогда срок в X павильоне. Да так раскрутил, что накопал ему 20 лет каторги, а позже визит в одну из самых страшных тюрем Российской Империи – Орловский централ. [Всюду одни Орлы – как не заметить]. В Первую Мировую Владимир Орлов служил в военной контрразведке следователем по особо важным делам. Действительный статский советник, состоял в особой комиссии генерала Батюшкина, расследовал дело сахароводчиков.
Орлов был убеждённым монархистом и антикоммунистом. После того, когда генерал Алексеев ехал на Дон начинать борьбу с большевизмом, он поручил Орлову оставаться в Петрограде и создать разведывательную сеть. Что Владимир Григорьевич и сделал. Пользуясь покровительством доверчивого Бонч-Бруевича, Орлов устроился на советскую службу в ВЧК.
И в один прекрасный день в одном из следственных отделов... лицом к лицу столкнулся с Феликсом Дзержинским. Орлов замер, похолодел от ужаса, охватившего его целиком, подумал – это конец.
- Место встречи изменить нельзя, – произнёс Дзержинский, изучая проницательным взглядом следователя, и как ни в чём не бывало пожал ему руку. – Это очень хорошо, Орлов, что вы на нашей стороне. Нам нужны такие квалифицированные юристы, как вы.
И вот теперь Орлов был в управлении своего бывшего подследственного, и ему не верилось, что его жизнь “до” была не сном. В коридор с лестницы первого этажа вошёл молодой русоволосый чекист, почему-то опустивший в пол светлые, затуманенные глаза. Это был первый заместитель и просто товарищ председателя ВЧК Вячеслав Александрович.
- Товарищ Орлов, Феликс Эдмундович у себя? – поспешно бросил он, остановившись у стола.
- Нет, – покачал головой Владимир Григорьевич. – Может быть, я могу помочь?
Чекист кивнул, махнув кому-то рукой. Тут же с двух сторон его окружили два человека в форме – один был брюнетом, другой – рыжим – Блюмкин и Андреев.
- Пару бланков дайте, пожалуйста.
Орлов тут же протянул листы в руки центрального русоволосого чекиста. Монархист ненавидел последнего – он всех, находящихся в этом городе, считал своими кровными врагами, но вида, естественно не подал.
- Товарищ Александрович, печать при вас? Не забудьте, потом уведомьте Феликса Эдмундовича.
- При мне. Не забуду, – чеканя каждое слово, ответил сотрудник ЧК по отчеству и фамилии Александрович. Он тут же скрылся за дверью, за ним направился Блюмкин, а Андреев остался у стола секретариата, чтобы спросить что-то существенное.
Блюмкин вытащил из шкафа печатную машинку, вставил в проём пустой бланк и ловко набрал нужный текст:
“Специальное поручение ВЧК, предписывающее незамедлительное посещение посольства Германии...”
Длинные пальцы ловко щёлкали по клавиатуре, и, спустя минуту, удостоверение было готово.
Александрович ерзал на месте, взволнованно считая в голове какие-то цифры. Блюмкин вытянул из проёма листок и положил на стол. Александрович безмолвно вытащил из из кармана и старательно поставил в углу удостоверения печать ВЧК.
- Всё, – выдохнул он, обеспокоено взглянув на подчинённого и однопартийца в одном лице. – Осталось только подписать.
- Может быть, поговорите с ним? Насколько я помню, он выступал против Бреста.
- Он всё знает. Не беспокойся, он будет железно молчать, – Александрович протянул листок обратно Блюмкину. – Но от голосования за Брест, тогда в феврале, воздержался. Чтобы спасти Ильича. Видишь, Яков, как за полгода всё может измениться. С подписью как таковой проблем не будет, только прошу, сделайте всё чисто – не наследи! Я тебя знаю. Всё должно идти по плану.
- Обижаешь, – Блюмкин хищно улыбнулся, убирая удостоверения в портфель.
6 июля. Спустя час после убийства.
- Как убили?! – Ильич, так долго метавшийся по кабинету, остановился у стола, а глаза метали молнии. – Выяснил, кто стрелял?
Чичерин, который и сообщил о трагической новости, качнул головой.
- Террористы, видимо из-за спешки и волнения, оставили в посольстве портфель. Рицлер сообщил, что это были представители ВЧК.
- ВЧК?.. – у Ленина от удивления дёрнулся левый глаз. Он тяжело опустился на стул, закрыв лицо руками. Чичерин смутился и прикусил язык: наблюдать, как мучается Ильич, не было сил, но не сказать всё сейчас, значит, добить после.
- В портфеле было найдено удостоверение на имена чекистов Блюмкина и Андреева... с личной подписью председателя Чрезвычайной Комиссии.
- Дзержинский!!! – озлобленный рёв Ленина испугал Чичерина, отчего тот даже шарахнулся в сторону. Ильич бросился к телефону, в исступлении крича в трубку каждое слово. – Срочное собрание! Ко мне в кабинет сейчас же!
Спустя несколько минут вокруг Вождя стояли пятеро большевиков: Зиновьев с опаской посматривал на товарищей по партии, тайно подозревая каждого в измене; Троцкий и Свердлов стояли рядом, но если последний был действительно взволновал из-за грянувшей ленинской ярости, то нарком по военным и морским делам тоскливо и равнодушно, облокотившись рукой на подоконник, глядел в окошко; Чичерин стоял за спиной предсовнаркома, сцепив позади руки – он смотрел на всех исподлобья; и прямо напротив Ленина, держал осанку, словно на допросе по старой привычке Дзержинский. Этот человек мог вынести любой взгляд, но перед Лениным он трепетал, а потому, гордо стоял у всех на виду с опущенными глазами.
Такое поведение Ильич обязательно счёл жестом стыда или немого раскаяния, если бы не знал Феликса Дзержинского – никогда революционер не совершал того, за что после стыдился бы, а если и совершал что-либо радикальное, то с преднамерением, железным основанием и холодным расчётом. А потому Ленин разозлился пуще прежнего. Он некоторое время, молча, наблюдал за “предателем”, затем сделал пару шагов ему навстречу и спокойным, но пронзительным и натянутым до предела, как струна, голосом, наконец, сказал: