Отчего-то думалось ей, что она в последний раз видит этот город, хотя за пару месяцев она успела побывать везде, где только можно, и была очень рада однажды, застав дом, в котором некогда жил Фёдор Достоевский. Теперь же Дементьева смотрела на Неву, на «Аврору», словно в забытье – без сознания, а как-то даже рассеяно, не задумываясь каждый раз и не восхищаясь внутреннее.
«Ну, «Аврора». Ну, выстрелила. Ну, революция. Разве сейчас удивишь кого-нибудь революцией? Это тогда, ещё десять лет назад все боялись этой темы, как огня. А теперь же это повседневность. Как иначе события предопределять? Вот идут люди. И все они знают, что что-то будет. Не революция, так другая война. А хуже войны только деградация. Какой, однако, цинизм. Все прекрасно понимают, что, возможно, не доживут до конца месяца, знают про беспорядки и стычки – знают, но молчат. Будто бы и нет ничего. И предпосылок нет, и даже СМИ, которые как бы пытаются смягчать обстановку уже открыто заявляют о терроре. Что нам с того, что было с Ливией, Ираком, Украиной, Сирией, Турцией, Египтом, Испанией, Бразилией, Венесуэлой, Германией и Францией – с половиной мира? Мы живём в иной стране, будто и не в этой Вселенной. И мировая революция словно и не касается нас. Эх, Миша, Миша. До сих пор, наверное, думает, что про теорию Троцкого я ему просто так рассказывала и забралась так глубоко, аж в семнадцатый. Я бы тоже того не хотела, но если такой план, то что я могу поделать? Иначе Третью мировую тоже будем списывать на «Брестский мир»? И Гражданскую? Да разве на то история нам даётся, чтобы она повторялась? Не правда! История даётся, чтобы она ни в коем случае не повторилась и не встала на те же грабли…»
По набережной топтались стайки голубей, какой-то мальчик лет шести, шумно визжа, гонялся за птицами и пугал их, а его мать, несмотря на то, что была в каблуках, старалась поймать мальчика, но озорник юлил с невероятной скоростью.
- Не смей, То! Не трогай их! – кричала ему мать, угрожающе размахивая сумочкой. То или, как Вика поняла, Толя, даже не думал останавливаться. Он, словно не слышал возмущений, поднимал пыль на дороге, и, весело махая руками, разгонял голубей. Когда птицы разлетелись, То, наконец, угомонился, замер, чтобы отдышаться, и взгляд мальчика упал на крейсер, за который и улетели голуби.
- Мам, мам! Что за корабль? – воскликнул он, вопрошая, подтягивая лямки рюкзака. Виктория, стоявшая в стороне, перевела взгляд на мальчика. Разумеется, она улыбнулась. Она всегда улыбалась, когда не только дети, но и взрослые невольно спрашивают или делают замечания в её присутствии касательно предмета её специализации. Именно тогда появляется желания вмешаться, взять да и вставить свою ремарку – проявить себя, так сказать, во всей красе и знании предмета. Но мать , воспользовавшись паузой, крепко схватила То за руку и потянула за собой.
- «Аврора», То. Был такой крейсер.
- Это тот, про которого песня?
- Да-да, пойдём скорее, к тёте Оле на именины и так опаздываем…
- А что он сделал?
- То, вон на табличке написано! – нетерпеливо отвечала мать, указывая на позолоченную таблицу. – Выстрелила в «Зимний дворец».
- А зачем?
- Революция была сто лет назад, – вкрадчиво пояснила женщина. – Пойдём же!.. А то тётя Оля маму твою сократит…
Виктория вздохнула: и как она даже не заметила, как постепенно революция становится обыденностью и повседневностью. Она понимала – почему. Не только из-за ситуации в мире.
«Аврора» была украшена алыми лентами. Улицы были также испещрены алыми знамёнами и флагами: на фонарных столбах особенно – на них всегда к праздникам вешают флаги. Даже несмотря на то, что праздник тот был уже не государственным, страна готовилась к торжественному событию. В 100-летие Октябрьской революции Виктория слышала, что «Аврора» за долгое время стоянки сойдёт на воду и даже наверняка повторит свой холостой залп. И в Москве зажгут звезду. Но до самого торжества оставалось пять месяцев, и чёрт его знает, что за эти месяцы может измениться.
Виктория отвлеклась от мыслей ввиду того, что увидела на лицах людей какой-то неописуемый страх. Движение правого квартала от набережной вдруг перекрыли: на улицу выехал танк. Девушка отняла руки от парапета и шатнулась назад, сглатывая появившийся в горле ком. Женщина, увидев боевую машину, схватила То на руки, покуда он брыкался и рвался узнать, настоящий ли танк или нет. Люди замерли, столпились на обочинах, даже матросы, держащие вахту на “Авроре” во все глаза смотрели, как перебирает гусеницами танк.
- Худо бедно война началась, – горячо прошептала женщина и перекрестилась. Виктория же из сумки своей достала очки: неужели никому не мерещится? Да, танк был самым настоящим, российским, ехал не очень быстро, словно на демонстрацию. Однако за танком не было колонн машин, значит, это была не охрана. Дементьевой припомнился эпизод исторической хроники: в начале 90-х по Москве тоже ездили танки.
“Что случилось?” – спрашивал народ друг у друга, но кто-то в толпе крикнул, что это едут запрещённый митинг разгонять. Дескать вчера был принят такой закон и теперь танки, броневики и другая боевая единица призвана ещё на подавление террористических забастовок в городе.
- Неужели на Сенной? – спросил кто-то. – Я слышал, что там сегодня снова вышли...
“Кто мог выйти? – лихорадочно соображала Виктория, пытаясь прорваться сквозь толпу людей, следуя за танком. – Коммунисты? Нет, они всегда берут разрешение у администрации. Правый сектор? Центристы? Неужели наши? Но я же сказала, я же предупреждала, чтобы тот час сюда!..”
Дементьева сплетникам не верила, но понимала, что на “Авроре” оставаться было нельзя: там образовался затор, и никто туда даже если пожелает не проедет и не дойдёт. Она двинулась по той траектории, откуда выехала боевая единица – там же недалеко была станция метро. Если поверить, то танк должен был обогнуть несколько улиц и кварталов, чтобы доехать до Сенной, а за это время она сможет доехать до площади на метро, и, возможно, предотвратить катастрофу.
Ни гражданин, ни Дементьева не ошиблись, и интуиция девушку не подвела, хотя она буквально молила, чтобы её опасения вновь не подтвердились. На Сенной площади в это самое мгновение достигало своего апофеоза настоящее восстание. Массы гремели в конвульсиях: одни желали поскорее скрыться и убежать оттуда, другие же наоборот – стекались и гремели криками и ругательствами, которые смешались в единый протяжённый вой. Граждане, потерявшие своё лицо во мгновение ока интегрировали в дикого зверя, который никого более не боялся и не осознавал. И этот зверь сорвался с цепи.
Как всё это началось? Вспомнить даже спустя много лет было довольно сложно и понять, что всё-таки послужило последним звоном к сигналу о начале народных волнений, а тогда – в ту минуту все разом стали сумасшедшими. Казалось, все в тайне этого и ожидали. Ждали того, чтобы порвать на себе одежду и заорать во всю глотку, дико сверкая глазами, проклинать всё и вся, вылить всю ненависть, что таилась у каждого, у абсолютно каждого человека в этой стране. Бесконечная ненависть, злость, досада и гнев – всё что угодно, кроме апатии – нет, не было такого в душе русского человека. А тогда – именно в тот момент, когда кто-то дал сигнал, им сжали петлю на шее так, что она просто порвалась, и тела грохнулись на пыльную землю. И будут ли еретики щадить своих инквизиторов? Никогда!
О, это только лирики и наивные романтики проповедают прощение всяк врага своего, твердят: “Задумайтесь, окаянные, что же вы творите?..” Никто не задумывался и не задумается. Этот мученический народ слишком долго терпел и кричал в подушку по ночам, и теперь, проповедники и праведники, лично я прошу вас – молчите! Заткнитесь хотя бы на миг – дайте этому народу слово сказать, слишком долго им затыкали рты! Да и кто затыкал – лично вы и затыкали, дрожа и трепеща от каждого шороха в людской массе. Теперь же ни молитва, ни Евангелие не придут вам на помощь, а всё из-за трусости всеобщей. Вы считаете, что Бог над всеми судит, что Он каждому судья и спасение? Нет, и так не было никогда, ибо многострадальный народ не вынес, не снёс и не вытерпел той адской пытки и священной мученической миссии, которую Он возложил им на плечи. Народ этот сломался, уже второй раз его сломали. И верно ли сказано классиком: не дай Бог вам увидеть русский бунт. Бессмысленный же? Беспощадный же?