И если последний радовался тому, как ребёнок радовался долгожданной игрушке, то Лев Давыдович, узнав о такой несправедливости, обиделся на Ильича, решив, что тот халатно и небрежно к нему относится и теперь во всём потакает какому-то Кобе, который, по сути, кроме продовольствия и обороны ничего не сделал. Долго обиду Лев не удержал, потому что гнев свой тут же спустил на подчинённых и на белогвардейцев заодно, а Коба только и усмехался: чёрт знает, что происходит с Троцким в том его поезде и какие, к его надежде, опасности его подстерегают.
В Москве Коба всего несколько раз за тот короткий срок пересёкся с Каменевым, с удивлением узнав, что того ещё в августе освободили от Финляндского узничества. С бывшим товарищем он не разговаривал более полугода, совершенно не зная, что у того произошло, как и Лев практически ничего не знал о Кобе. И как то получилось, что тогда – в сентябре, Каменев, идя по коридору Кремля, случайно столкнулся с комиссаром по делам национальностей, проходящему как раз навстречу. Коба нервно задержал дыхание: он хотел прибавить шаг и пройти мимо по своим делам как можно скорее, но Лев вдруг остановился, и ему пришлось сделать то же самое – вид Каменева был растерянным, но крайне взволнованным, словно тот давно хотел что-то сказать, но долго отчего-то молчал.
- Привет, К-коба, – чуть заикнувшись, произнёс Лев и тут же оцепенел, сам не зная, что говорить и говорить ли дальше. Он провёл над собой огромную работу, чтобы сделать этот первый, маленький шаг к примирению, а теперь нервничал оттого, что мог быть отвергнут.
Коба свысока поглядел на Каменева, сощурив как обычно жёлтые глаза, которые светились огоньком снисхождения и цинизма.
- Здравствуй, Лев, – протянул он, насторожившись. Сколь ни был Коба злопамятен и горд, интерес к тому, «а что же будет дальше» пересилил его принципы.
Каменев несколько секунд потоптался на месте – ему явно было некомфортно, он протяжённо вздохнул и выдавил из себя вопрос:
- Ты от Ильича, да? Уже вернулся из Царицына?
- Да, но на время, завтра я снова уезжаю, – отвечал Коба, всё больше суживая глаза, подозрительно изучая поведение Каменева. – А ты… уже вернулся из Финляндии?
- Угу, – пробубнил Лев, энергично кивая головой. – Вечно у меня лето как-то боком выходит. – Каменев сразу же как-то нервно захихикал после своих слов, но тут же замолчал, увидев на лице Кобы неподдельный скепсис. – Ты, это… как окончательно приедешь – заходи…
И вот Коба приехал. По отношению к бывшему товарищу его брало некое смятение, а более он ни о чём в ту пору не сокрушался. Нарком был относительно рад тому, что Троцкий всё ещё бороздил РСФСР, а потому ни тот, ни другой не могли лицезреть друг друга. Дзержинского он тоже не увидел: председатель ВЧК сбежал в Швейцарию – там, в эмиграции проживала его семья. Не только Коба был удивлён сим фактом: Феликс Эдмундович никогда никому не говорил и не рассказывал о своей семье, о том, что у него были жена и сын, но такого не ожидал никто – что председатель ВЧК бросил страну и работу. Об истинных причинах того поступка догадывались лишь единицы…
Надя прекрасно понимала, что Кобе было необходимо помириться с Каменевым, но заговорить об этом откровенно какое-то время стеснялась: не её это дело – думала она по началу, однако потом осмелилась поинтересоваться о том на правах жены.
- Я вижу, что тебя тревожит, – с заботой говорила она, но Коба жестко прерывал её слова.
- Меня тревожит только моя работа.
- Прошу, не оговаривайся, – Надя хмурилась, хоть и была смелой девушкой, но возразить у неё не было мощи. – Человек не должен быть один.
- У меня есть ты, так что ещё?.. – ворчал Коба.
- Нет, должен быть хотя бы один друг – всегда, – горячо возразила Аллилуева. – В Царицыне, понимаю, был Климент, но он там остался, а ты – здесь. И Каменев здесь! – прибавила она с восклицанием. Нарком, когда его к чему-то принуждали, выходил из себя: он злился и даже переходил на жуткий крик.
- Ни слова чтобы я не слышал больше об этом штрейкбрехере!!!
- У тебя нет выбора! – старалась перекричать Надя, но мгновенно снизила голос почти до шёпота. – Он же был с тобой в ссылке, помогал, когда тебе было плохо.
- Ты-то что можешь о том времени знать?!
- Я много чего знаю, – Надя при таких словах обыкновенно садилась напротив Кобы и брала его за руку. – Какая кошка пробежала между вами? Ленин?.. Я же много раз присутствовала при их разговорах, и неужели ты думаешь, что Лев – этот интеллигентнейший человек мог пожертвовать своим товариществом с тобой ради карьеры? Если так, то ты плохо знаешь его.
- Надя, ты молода и наивна, – с укором произнёс Коба. – Не понимаешь ещё, но я тебе скажу, а ты запомни: все интеллигенты поголовно циники. Других не бывает. И когда будешь видеть, что человек с лестью и вежливостью к тебе идёт: знай, что этой мрази что-то от тебя нужно!
- А что именно нужно было Каменеву от тебя в Сибири? – парировала Надя. – Когда ты был беден и беспомощен и жаждал любого общения. Что молчишь? Скажешь, что это не доброта? Не милосердие, самое что ни на есть бескорыстное? А как же я… Значит, ты тоже считаешь, что я…
- Молчи, ты – иное! – вдруг рявкнул Коба, вырвав руку. – Ты – Соня Мармеладова, ты любишь, и твоя любовь жертвенна. Только тот, кто любит, может быть по настоящему искренен, а ежели каждому человеку необходим друг?!.. Посему ты противоречишь сама себе: Каменев пошёл на милосердие ко мне лишь по выгоде. Он стал бескорыстным и верным товарищем из-за неимоверного, самого гадкого, какого только может быть, цинизма! Понимаешь? И жертвовал своими силами и временем только потому, что ему нужен был я, как товарищ – вещь для общения, а когда мы приехали в Петербург, где собрались его прежние знакомые, в том числе давно потерянный лучший друг Зиновьев, то Лев тут же забыл про меня! Ему больше стал не нужен и хвалёная доброта исчезла мигом. А сейчас, когда Зиновьев в Петрограде, а он – здесь, в Москве – снова одинок, то как снова не прибегнуть к цинизму товарищества?
Надя внимательно слушала и старалась понять Кобу: он говорил с жаром, скорее не с лихорадочной обидой, как с жуткой злостью.
- А ты разве не с той же целью тогда дружил с ним? – спустя несколько минут спросила она, нарушая тишину. – Если ты его так хорошо понимаешь, значит, он тоже тебе был нужен на время одиночества?
- Тогда это было ясно как день, – вздохнул он и сокрушённо сомкнул глаза. – Тогда этот факт не вызывал ни у кого ни обиды, ни презрения. Это был социальный симбиоз.
- Почему же сейчас ты его отвергаешь?
- Потому… – Коба осёкся: не мог он сказать Наде про иллюминатов и про то, что Каменев был одним из них. Она бы не поверила или ещё хуже: не поняла бы. Никто не понимал Кобу в этом мире, и единственной откровенной мечтой, сокрытой глубоко в душе его, был не социализм, не власть – чтобы был рядом тот, кто его понимает. Он бы и саму душу продал за это, если б знал, что такая цена окупится.
Однако Коба не стал ничего возражать и ответил, что, возможно, позовёт его на свадьбу.
Дело было уже поздно вечером, когда в квартиру Кобы постучали. Нарком по национальностям в это время отдыхал после работы: лежал на диване, читая книгу Ницше “Казус Вагнер”. Услышав нервозный стук, он встрепенулся, оторвав глаза от чтения.
- Надя, открой! – сказал он, перелистывая страницу. Девушка, накинув на плечи шаль, поспешила в коридор. После продолжительного шума в сенях Коба услышал знакомый тихий голос:
- Благодарю, Надежда. Прошу прощения, что нанёс визит в столь поздний час. Он дома?...
Нарком едва ли усмехнулся, блеснув тигриными глазами, а когда в дверях гостиной появилась сама фигурка Каменева, Коба отложил книгу и даже привстал с дивана.
- Я могу войти? – робко спросил Лев у хозяина. Последний сдержано кивнул.
Они молча сидели за столом, дожидаясь, пока Надя разольёт чай. Каменев трусливо озирался по сторонам, рассматривая мрачную гостиную, освещённую только одной лишь лампой, а Коба, сидя ровно напротив, исподлобья неотрывно следил за Львом, тщательно набивая табаком трубку.
- С чего же всё началось? – вдруг спросил Каменев самого себя, нервничая, потупив взгляд. Казалось, внутри него бушевало что-то страшное, подобно землетрясению стучало сердце, покуда Коба был более чем спокоен. Он чиркнул спичкой и небольшое пламя огня наполовину озарило его лицо. Каменев среагировал на огонь и поднял глаза. – Почему вдруг мы перестали разговаривать? Не понимаю. Не помню, уже столько времени прошло...