Он бормотал какие-то сумбурные слова, паниковал и одновременно старался успокоить, повторяя, что мы выиграли и теперь всё будет хорошо. Виктория ничего не слышала. Она, побелев словно мертвец, старалась только сквозь нетерпимую боль улыбаться ему: в голубых, больших глазах блестели слёзы. Так, как ценила его товарищество она – не ценит незаменимого сотрудника даже босс мафии, и если начало их отношений было пропитано негативным раствором, то сейчас Виктория чувствовала аромат тюльпанов. Её улыбка продержалась недолго, девушка закатила глаза и окончательно рухнула вниз, раскинув руки.
- Найдите кто стрелял!.. – кричали Вульф и Заславский.
- Скорую! Скорее скорую!..
На помощь Орлову: его одежда и руки пропитались кровью социалистки – подбежал брат, Анна, Муравьёв, и даже Герман Шустов был обеспокоен покушением. Он опустился на колени рядом с левыми.
- Снимайте ленты, – произнёс он, проверив пульс девушки.
- Нет, не надейтесь! – закричал в исступлении Миша. Слезы выступили из его глаз. Господи, почему она? Однажды он уже пережил гибель близкого человека – стал свидетелем. И вновь понимание смириться с утратой гибели… Его не было. – Она умирает, а вы её уже хороните! Я знаю, что она ещё жива! Жива! Слышишь, сука?! Жива!
- Заткнись, Орлов! – жестко перебил Шустов. – Ты своими криками только приблизишь её смерть. Снимай ленту, побыстрее, если хочешь, чтобы она выжила. Всё снимайте ленты!
Сергей понял, о чём говорит Герман, а потому сорвал с запястья ленту и отдал её правому. За ним последовали остальные. Шустов, получив достаточное количество, связал из них повязку и жгут. Он запрокинул голову Виктории, гневно выругавшись за то, что у неё такие длинные волосы, перевязал ей шею. Белые ленты в одно мгновения око стали алыми. Таким же цветом, как знамя партии большевиков.
РСФСР. Москва. 18 Марта 1919 г.
-... Смерти, смерти, голубчик...
-...Пятиминутная готовность до открытия!..
-...Прочь с дороги, мне нужно к Ленину!..
Шум переполнял здание и разрывал ушные перепонки. В таком неистовом хаосе голосов человек рисковал потеряться. Люди содрогали воздух баритонами, каждый из них издавал рык или визг со своим особым требованием, кои в общей свалке голосов невозможно было различить.
- ...Безликая масса. ТОЛПА!..
- ...Убили, право, кошмар...
- ...Кто по сему виноват? А народники-то, вспомните!..
Словно им этого давящего напряжения было недостаточно, словно они хотели разорвать на части, прожевать до кровавых жил, а затем выплюнуть, как гнилую падаль. Как у них хватает духа не слышать слова других, но всё равно продолжать гнуть свою теорию.
- ...Троцкий это упустил! Его политика!..
- ...Да от простуды, милейший! Обычная “испанка”...
Перед глазами Льва всё мелькало и кружилось. Ему явно нездоровилось, он чувствовал в себе некое недомогание, слабость и опустошённость. Пробираясь сквозь толпу делегатов, мужчина даже не представлял, что к концу съезда ему станет ещё хуже. А пока наркомвоенвор рукой оттягивал петлю галстука, чтобы тот не так сильно давил на шею, затрудняя дыхание. Интуиция товарища Троцкого не подвела: он подозвал к себе Григория Сокольникова – мрачного члена реввоенсовета для важного поручения.
- Григорий Яковлевич, прошу вас зачитать мой доклад о военном положении и военной политике, – с просьбой обратился наркомвоенмор. – Вас это не затруднит? Я чувствую себя не очень хорошо.
- Хорошо, Лев Давидович, – коротко кивнул Сокольников.
Он уже был знаком с текстом доклада, однако вновь погрузился в его содержание, удаляясь в сторону под напором толпы. Троцкий с облегчением выдохнул: не пришлось уговаривать. Всем было тяжело, особенно сразу после похорон. Голова вновь закружилась. Перед глазами вновь запестрели отдельные оттенки и цвета, ноги подкосились, и Троцкий обязательно потерял бы равновесие, если бы за локоть его не удержал председатель ВЧК.
- Я прошу, держите себя в руках, – хладнокровно произнёс он, озираясь по сторонам. Публично Дзержинский никогда не позволял себе обращался к коллегам на “ты”. – Поминок не было, неужели вы употребили?
- Я в порядке, Феликс Эдмундович, – строго заверил наркомвоенмор, вдохнув для отрезвления сознания в лёгкие побольше воздуха. – И ничего подобного, о чём вы подумали. Идите за стол президиума.
- А вы? – Дзержинский насторожился и посмотрел с толпы на Льва. Последний понял, к чему был этот недоверчивый, тревожный взгляд: оценка противоречивости ситуации – подавление Осиповского мятежа в Ташкенте, через месяц большевики взяли Киев, даже несговорчивого “Батьку Махно” удалось временно переманить на свою сторону. Всё это было, разумеется, на руку Краской армии. Но под предводительством кого были достигнуты эти победы? Кадровых офицеров бывшей армии императора, завербованных Троцким. И он прекрасно знал, что эта и иные причины породили противников: тех, кто искренне считал отряды партизан единственной силой Красной армией – “военную оппозицию”. – Хотите переговорить с Радеком и Смилгой?
- Не сейчас, – отрезал Лев. Он ощущал печёнкой, что сегодня “оппозицию” спустят с цепи, и они бросятся на наркома сворой голодных собак. Нужно было сохранить оставшиеся силы на дебаты с ними. – Я за вами.
Ни слова про похороны – за это Троцкий был безмерно благодарен председателю ВЧК. Разумеется, вопрос висел в воздухе и не желал растворяться. Только ничто не проходит идеально. К наркому по военным делам за минуту до начала съезда подошёл некий мужчина в серой шинели и представился Волиным – председателем Орловского губисполкома.
- Что вам угодно, товарищ? – отстраненно бросил Троцкий собеседнику, стараясь как можно скорее пробраться к столу президиума. Его надежды не оправдались: орловчанин не отставал.
- Товарищ наркомвоенмор, я должен сказать вам несколько слов...
- Прошу вас, позже, – перебил его Лев. От упоминания об Орле ему сделалось дурнее прежнего: к горлу подступила тошнота, в глазах потемнело – нарком рисковал потерять сознание у всех на виду. Снова, ибо в первый раз у него был подобный приступ как раз накануне Октябрьской революции. Курить он бросил, даже вполне сносно питался – причину недомогания он не мог понять.
- Тогда разрешите, Лев Давидович, выделить мне несколько минут регламента для ознакомления съезда с ситуацией в городе, – не сдавался Волин.
О том, что произошло в Орле накануне, конечно. Нужно будет обязательно замять это дело. Так, чтобы всё было как можно естественнее. И ни у кого спустя даже сотню лет не возникло бы никаких вопросов. VIII съезд должен был принадлежать ему. И он стал ему посвящён.
За одиннадцать дней до открытия съезда.
“Курск. Губком коммунистов. Проезжая Курск, считаю целесообразным переговорить по некоторым вопросам, партийным и советским. Прошу придти в мой поезд совместно с президиумом Губисполком. Буду в Курске через 5 часов седьмого марта.”
Председатель ВЦИК Я. Свердлов
Яков Михайлович поручил разослать подобные телеграммы в Белгород, Тулу, Серпухов и Орёл. Его поезд следовал по направлению Москвы из Харькова. На Курске и Белгороде простояли всего около пяти минут, а затем двинулись дальше.
Дело близилось к рассвету, председателя ВЦИК чувствовал себя изнурённым, но будучи ответственным в своей работе, он не опускал рук и не ложился спать. На его плечах лежала организация и подготовка к Восьмому съезду РКП(б), и Свердлов тщательно прорабатывал скелет повестки дня и для того, чтобы не уснуть совсем, попросил принести горячий чай.
Размешивая заварку, Яков Михайлович тоскливо переводил взгляд с документов на окошко, и обратно. За стеклом расстилался равнинный пейзаж: лазурное небо с сиреневыми, закатными разводами похоже за разлитую акварельную краску, золотые поля сухой травы утопали то ли в болотистом, то ли в озёрном углублении, покрытое сверху голубой-голубой каёмкой льда. Изобилие совершенно разночтимых красок и невероятная загадочность впечатлили Свердлова, хотя в своей жизни он повидал немало красивых пейзажей. Нет, этот вид был далеко не красив, а, скорее необычен. Сразу же после равнины стали мелькать берёзы. Их голые, черные макушки впивались в небосвод, и из той дыры, казалось, струиться нежно-розовая кромка рассвета. А повсюду лежит нетающий синий снег.