Но Коба увидел в окне Дзержинского, его глаза, следящие за ним. Этот многозначительный, тяжёлый взгляд тут же опустил большевика с небес на землю – все сантименты тут же безжалостно развеялись, словно мираж.
В минуты зимних холодов, когда мы вспоминаем то, что осталось с нами только воспоминаниями и чувствами, уносит нас тёплый бриз ностальгии, сердце невольно вздрагивает и возникает непреодолимое желание повернуть время вспять, туда, где мы были по-настоящему счастливы. Но это не более чем минутная слабость. Хронология жизни неумолимо идёт пониманию того, что послужило причиной разрыва и смерти этому отрезку нашей жизни. Если бы дело было бы только в нём, что он принудительно, без всякой на то причины начал избегать общения с двумя товарищами, то всё было бы намного легче и проще, но… Дело было как раз не в его тяжёлом характере, а в том, что товарищи – предатели, враги. Каменев сам говорил, что ничего не знает о сионистах, при этом нарочно упомянув их. О, Коба хорошо помнит эти слова, так, разве это не ложь со стороны человека, который кроме всего прочего был его лучшим другом?
Переживая вновь, мы становимся сильнее, холоднее и независимее, менее чувствительными, эгоистичными. Но, так что делать: жить счастливым с друзьями-товарищами, принудительно проигнорировав всё, что узнал, или жертвенно, с мясом отодрав клочок души, связывающий с прежними мыслями и мировоззрением, бороться с тиранией ордена ради свободы?
- Ты весь в снегу, где ты успел изваляться? – брезгливо спросил Коба, отпрянув от Зиновьева. Вешается на шею, будто бы ничего не произошло.
- Поскользнулся, – ответил он, отряхиваясь. – Снег липкий, пару раз с Лёвкой снежком друг в друга зарядили. А ты как всегда хмурый, благо, отвязался от своей трубки.
- А не твоего длинного носа дело, с трубкой я или нет, – презрительно хмыкнул Коба. – Сколько вам лет, чтобы в снежки играть? Ты сам слышишь, что ты несёшь, Григорий?
- Я не пойму, что на тебя нашло? – возмутился Зиновьев. – Каждый занимается тем, что ему нравится. Хочешь с трубкой бегать – пожалуйста, без перехода на личности.
- Что же, Григорий Евсеевич, хочешь, чтобы я почувствовал себя виноватым? – язвительно, как мог, спросил Коба. Приятно же было, чёрт возьми, говорить правду. Она всегда вгоняет в тупик. Зиновьев неистово посмотрел на товарища, губы его дрожали от гнева.
- Ничего я такого не хочу. Я вообще хотел предложить пойти с нами в редакцию.
Коба прищурился, заглянул за плечо Зиновьева – там вдалеке у колонн стоял Каменев, переступая с ноги на ногу, чтобы не замёрзнуть.
- Не рискнул подойти, – вздохнул большевик. – Нет, не буду утомлять вас своим нецветущим видом, идите одни. У меня работа есть здесь.
Григорий пожал плечами, со словами «Ну, как хочешь» потопал обратно к входу. Коба помотал головой, так как горячие, вскипающие от злости мысли атаковали и давили на то, чтобы их хозяин обязательно крикнул что-то обидное вслед. Слишком легко, по его мнению, отделался Зиновьев, ну, что же, на сегодня с «лучших друзей» он взял. Стоило бы и впредь следовать кредо «Железного» Феликса: «да не заведи ты никогда дружбы от греха подальше». Только по делу, которое касается непосредственно партии и работы.
Ох, надоедливые нервы, даже покурить захотелось. Точки зрения противоположных, однако, в чём-то пересекаются, а эта пересечённость может послужить неплохим фундаментом для приобретения объема наших размышлений, притом необязательно разрушать старые принципы, ведь у медалей, как говориться две стороны. Учимся понемногу, учимся. Дабы не дымить в помещении, Коба остался на улице, эх, Зиновьев, пора бы было запомнить, что трубку он носит с собой всегда, и даже если её нет в руке, не значит, что её нет совсем. И с этими мыслями Коба вынул из глубокого кармана пальто свою любимую трубку, а следом за ним и спички.
- Извините!
Коба устало подвёл глаза к небу – кому он ещё мог понадобиться? Для сегодняшнего дня многовато разговоров. Не прерывать же из-за этого курение, честное слово.
- Я вас слушаю, – Коба чиркнул спичкой по коробку. Искра чуть не попала на гражданина в светлом, красивом полушубке. Тому пришлось быстро отскочить в сторону за поле видимости для грузина.
- Вы меня, Иосиф Виссарионович, наверное, не помните, – стуча зубами от холода, известил он, прыгая на месте и издыхая пар. – Мы были вместе на Втором съезде.
- Всех не упомнишь, преподобный, – Коба, наконец, зажёг трубку и повернулся к гражданину. – Чем обязан?
- Меня зовут Сергей Киров, – известил человек, круглое лицо которого было красным, разрумяненным от морозов, а на ресницах осели белые снежинки. Выглядело всё это очень забавно и наивно, к тому же большие голубые глаза постоянно моргали. – Меня направили к вам по национальным вопросам разбираться.
- А, – вспомнил Коба, махнув рукой с трубкой. – Киров! Помню ваши статьи об успехах Временного правительства. Как назойливые мухи, честное слово. Что же, решили изменить квалификацию?
- Я всегда был ленинцем, Иосиф Виссарионович, – тараторил гражданин, скрепя ботинками на снегу, – а Временное правительство в своё время оказало непосильную помощь в революции против царизма.
- В принципе, что сейчас это обсуждать, – прервал его грузин. – Вы с какого месяца в РСДРП(б)?
- С октября, – отвечал Киров, доставая из массивного портфеля стопку документов, протягивая один из них Кобе. – Вот, партбилет. А вот заверение лично от товарища Ленина…
- Хорошо, – отмахнулся от бумажек Коба, которых ему уже по горло хватало в кабинете. – Пойдёмте лучше внутрь, холодает.
Киров согласительно кивнул. Сам он уже весь продрог, окоченел и дрожал от холода, но терпеливо ждал, пока нарком по национальным делам безмятежно докуривал свою трубку.
====== Глава 31. Охотники за дельтами. Часть 2 ======
Солнце палило не хуже, чем в Сахаре. На южной границе Алании – Северной Осетии в летний период стояла невыносимая засуха и удушье. На обезвоженных чёрных сучьях одиноких деревьев редели пожухлые, жёлтые листья, но большинство веток так и оставались голыми. Горячий асфальт с выцветшей дорожной разметкой распластался на дальние расстояния, а прилежащие к нему чёрные дороги контрастировали со светлой, седой землёй. Для абсолютного представления того, что здесь уже давно никто не жил, не хватало только перекати-поля. Серые, пыльные многоэтажки тоскливо пустовали. Район Владикавказа напоминал Припять: кругом песчаные ветры и тишина. Но здесь тишина явление редкое…
Из-за холма выехал зелёный танк. Словно дикая кошка, он подкрался к перекрёстку и свернул в сторону одного из многоэтажных домов. К въезду во двор растянулась бетонная баррикада. Над танковым входным люком реял чёрно-желтый флаг.
- Сержант, он в трехстах метрах от нас… – из левой стороны форта крикнул солдат, на погонах которого сверкали две звезды. – Сержант? Сержант! Уснул, что ли?!
- Товарищ лейтенант, нужно подпустить их хотя бы на сто метров, чтобы граната смогла долететь.
Издали до российского гарнизона донеслись глухой скрип танковых гусениц.
- Какая на хрен граната, Поляков?! – неистово напустился лейтенант Сафронов на подчинённого, употребляя в оборот нецензурные выражения. – Они с двухсот пятидесяти нас в щепки разнесут. Ты, блядь, видел, какой у них заряд?!
- Не на такое я подписывался, когда пришла повестка…
- А ты что, надеялся, что армия – это спаньки-встаньки да дрочка? Родину защищать, Поляков, РОДИНУ! От врагов…
Поляков насупился – пришлось молча перезаряжать пулемёт, на который надежды не было никакой – броня вражеской артиллерии была гораздо сильнее. Российский гарнизон мог подписывать себе смертный приговор. Начштаба упорно пытался дозвониться командованию, однако связь предательски прервалась. Григорий Муравьев – второй сержант отряда, держался правой стороны баррикады, но услышать распри не составило труда. Расстояние между фортом и танком сокращалось.
- Бойцы Аль-Каиды безжалостны, солдат, – спокойно произнёс лейтенант. – Так что не вы одни, а всех, кого принимают в армию, отправляют в первую очередь сюда.