"Прощание в июне", – какое грустное и загадочное название у пьесы, а ведь она всего лишь анекдот! Молодой человек заканчивает университет, полюбил девушку – дочь ректора его ВУЗа. Простенькими, скорее избитыми приемами Вампилов направляет Колесова к развилке дорог, и он должен определиться – по которой идти. Примитивно? Неталантливо? Так спрашивают многие".
Мужчина подходит к окну. Взволнованно поглаживает подбородок. Подгоняемые припускающим дождем, торопливо идут люди.
"Странно, я мог ругать, критиковать эту пьесу вместе со многими, прикапываться к каким-то неудачным, неопытным деталям, но… но теперь не могу. Не могу, Александр Валентинович! Потому что она меня все же волнует и тревожит. Она живет во мне. Может, потому что и мою молодость тоже когда-то хотели сломать? А может, все же сломали, ведь неспроста я чувствую себя Зиловым? А может, и тебя, Александр Валентинович, сломали? Не дали тебе развиться до чего-то великого, всемирного, целостного? Слишком добрым и робким мальчиком был ты как драматург! Как и в детстве, до конца своих дней верил ты – солнце сядет в аистовое гнездо. Не село!.. Надо работать, черт возьми!"
Пишет: "Из неясных грязновато-серых очертаний появляется лицо Репникова.
КОЛЕСОВ. Владимир Алексеевич! Я пришел сюда с надеждой, что вы меня поймете…
РЕПНИКОВ. Все, Колесов. Разговор окончен! Вы не пришли сюда – нет, вы ворвались, по своему обыкновению! И не с просьбой, а с требованием! Да знаете вы, как называются подобные визиты?
КОЛЕСОВ (тоже вспылил). Не знаю. Я пришел к вам с просьбой, но унижаться перед вами я не намерен. И если вы меня не понимаете, то это вовсе не значит, что вы можете на меня кричать.
РЕПНИКОВ. Так! Надеюсь, вы не будете меня душить. Здесь! В моем доме!..
Неясные, но загустевшие серые абрисы, и снова появляется лицо Репникова.
РЕПНИКОВ…Кто впустил в мой дом этого проходимца?!
РЕПНИКОВА (пожала плечами). Я впустила. Открыла дверь, вижу – приятный человек… За что все-таки ты его так не любишь?
РЕПНИКОВ. А за что мне его любить? За что?.. (Ходит вокруг стола.) Мне никогда не нравились эти типы, эти юные победители с самомнением до небес! Тоже мне – гений!.. Он явился с убеждением, что мир создан исключительно для него, в то время как мир создан для всех в равной степени. У него есть способности, да, но что толку! Ведь никто не знает, что он выкинет через минуту, и что в этом хорошего?.. Сейчас он на виду, герой, жертва несправедливости! Татьяна клюнула на эту удочку! Да-да! Он обижен, он горд, он одинок – романтично! Да что Татьяна! По университету ходят целыми толпами – просят за него! Но кто ходит? Кто просит? Шалопаи, которые не посещают лекции; выпивохи, которые устраивают фиктивные свадьбы, преподаватели, которые заигрывают с этой братией. Понимаешь? Он не один – вот в чем беда. Ему сочувствуют – вот почему я его выгнал! А не выгони я его, представь, что эти умники забрали бы себе в голову?! Хорош бы я был, если бы я его не выгнал!.. Одним словом, он вздорный, нахальный, безответственный человек, и Татьяна не должна с ним встречаться! Это надо прекратить раз и навсегда, пока не поздно!.."
Мужчина встает из-за стола, наэлектризовано ходит по комнате.
"Да, да, дорогой мой драматург! Юность, молодость обязательно нужно сломить, растоптать, унизить. Нельзя терпеть рядом с собой что-то оригинальное, своеобразное, живое, в конце концов! Вот вся философия репниковых – извечных российских надзирателей и гонителей. Мы привыкли подминать свое "я", расплющивать и ломать его. Нас все и всюду поучают, исправляют, и мы начинаем опасаться всплесков собственного "я". Боимся обвинений в нескромности. Как же, ведь "я" – это эгоизм, индивидуализм. Как стать самим собой? Как увернуться от репниковых и беликовых? Мне жалко Колесова, но, честно скажу, Александр Валентинович, и Репникова тоже жалко, потому что у них, репниковых, жизнь скучна и бесцветна. А в Колесова и колесовых мне хочется верить: Колесов уезжает, но, как сказал один мой товарищ, уезжает, чтобы непременно возвратиться – возвратиться к себе, истинному, настоящему, природному. Пьеса очищает и освежает наши души. Спасибо, Вампилов!.. Нет, я, кажется, никогда не закончу этот сценарий!"
Садится, быстро пишет: "Череда фотографий сцен из разных вампиловских пьес.
Потом появились "Провинциальные анекдоты", "Старший сын", "Прошлым летом в Чулимске". Рождалось и крепло то, что мы теперь называем театром Вампилова. Легко сказать – "рождалось", а ведь рождение – это мучения, боли, тревоги. Какой странный этот Сарафанов из "Старшего сына". Некоторые критики сравнивают его с мучительным стоном. Так не стонала ли и душа Вампилова в те годы? Почему его душе жилось на свете неуютно? Но – разговор о Сарафанове. Он, такой чистый, наивный, детски-свежий, по существу чудак, напомнил всем нам, что, как бы нам не жилось плохо, как бы мы друг к другу не относились, но все люди все же – братья и сестры. Наивно? Натяжка? Далеко от жизни? Но и небо далеко от человека, а все душа тянется к выси, к Богу, к высшей правде жизни".
Мужчина снова подошел к окну. Поднявшийся ветер раскачивает ветви тополей и сосен.
"Хм, братья и сестры!.. Благородно, Александр Валентинович! Но помнит ли моя издерганная душа об этом, помнят ли о Божьем эти люди, бредущие куда-то там, под дождем?
Валентина, Валентина из "Прошлым летом в Чулимске"… Правильно кто-то подметил – предстала перед нами не просто героиня, а вышла на растерзание сама добродетель. Я чувствую, что Валентина – это и есть ты сам, Александр Валентинович! Смеешься? Смеется тот, кто смеется последним! Валентинович – Валентина, – понятно? Нет?.. Мы – циники, мы устали, издергались, но наши сердца все равно с Валентиной. И с Сарафановым. Они такие слабые, незащищенные, но не могу сказать, что жалкие. Сколько в них веры! Веры в нас, потерявших себя, запутавшихся не только в дремучем лесу жизни, но и в трех ее соснах. Я, Александр Валентинович, по-хорошему завидую твоим Валентине и Сарафанову, но как я далек от них! Можно гадать, что станет с Валентиной за пределами пьесы. Но я не сомневаюсь, своей любви и веры она не обронит и не предаст. Она будет ждать с горячей верой в сердце – ждать нас, истинных, покаявшихся, очистившихся от скверны. Ну, может быть, не всех нас, но… но… Я снова забыл о цели моего труда! Сценарий, сценарий! А может, дорогой мой драматург, мой уважаемый земляк, он никому не нужен, как и я, зилов, сейчас не нужен даже самому себе?.. Надо работать! Но сценарий, чую, у меня может не получиться".
Пишет: "Неплохо написал один критик: "Через банальнейшую ситуацию в "Двадцати минутах с ангелом" Вампилов раскрыл в этой маленькой пьеске, анекдоте, самую суть российского народа. Народа в целом!.." Почему соплеменники Христа все же убили Его? Чем занимался Христос в земной жизни? Творил добро ради добра. И Его соплеменники, с их окаменевшими взглядами на бытие и Вселенную, не могли понять Его. Точнее – принять. Принять этот новый взгляд на жизнь, который, кто знает, не покачнул бы устои царства земного. И чтобы сохранить эти устои, эти мещанские интересы быта – они убили слишком упрямого, настойчивого созидателя добра ради добра, созидателя новой морали, нового взгляда на человека и мир. Мы, как и простоватые, но не глупые герои вампиловского анекдота, тоже, как ни странно, не приняли этой новой старой морали. Анчугин и Угаров не поверили агроному Хомутову, предложившему помощь страждущим – просто так, безвозмездно. Они разозлились на него, о, праведным гневом наполнились их сердца! Они – "распинали" его: заламывали руки, полотенцем "пригвоздили" к кровати, насмехались над ним, "бичевали" беднягу.
Появляется лицо Хомутова.
ХОМУТОВ. Вот уж в самом деле: сделай людям добро, и они тебя отблагодарят.
СТУПАК. Бросьте эти штучки. Кто вы такой, чтобы раскидываться сотнями? Толстой или Жан Поль Сартр? Ну кто вы такой? Я скажу, кто вы такой. Вы хулиган. Но это в лучшем случае.
ВАСЮТА. Да откуда ты такой красивый? Уж не ангел ли ты небесный, прости меня, Господи.