Однако я сделал еще одну попытку. Барон в обычный час пришел в конюшню и стал гладить кобылу в ее стойле:
— Го! го!.. Фидель... Го! го!..
Тогда я твердым голосом заявил ему:
— Вы напрасно, господин барон, не даете мне другой ливреи...
Я особенно подчеркивал свои слова, стараясь придать им таинственный, тревожный и серьезный смысл:
— Напрасно... вы должны, наконец, понять, господин барон, что напрасно...
— Разве она уже износилась? — спросил он.
Я пристально посмотрел на старика Бомбикса.
— Нет, — ответил я, качая головой. — Эта ливрея никогда не износится... ее нельзя износить...
Мне показалось, что легкая дрожь пробежала по его телу под ватным пальто. Его веки замигали, словно решетчатые ставни от порыва ветра...
— Что это значит?.. — сказал он... Зачем вы мне это говорите?
— Я это говорю, господин барон, потому что вам нужно это знать... В ливрее есть душа. В ней осталась душа.
— Осталась... что?.. что?..
— Душа, говорю я вам, душа... Это достаточно ясно...
— Вы с ума сошли...
— С вашего позволения, господин барон... это вы с ума сошли...
Я говорил медленно, уверенно и чувствовал, что подавляю старика своими властными взглядами. Барон вздрогнул, отвернул голову и запахнул полы своего пальто.
— Не будем, мой друг, больше об этом говорить, — сказал он робким голосом. — Это бесполезно... когда вы ее износите, я вам дам другую.
И с бесцветной улыбкой на устах он прибавил:
— Вы, должно быть, франтить любите... Но я не так богат... черт возьми!
Я больше не настаивал.
— Что ж! — воскликнул я враждебным тоном. Как хотите, господин барон... Но если случится несчастье, то, значит, вы его сами хотели... К черту!
Я схватил вилы и с ожесточением стал разгребать солому в стойле.
— Го! го! повернись, Фидель!.. Го! го!.. Фидель!.. Го! го!.. одер проклятый!
Солома разлеталась во все стороны; несколько комков свежего навоза попали в пальто барона. А бедная Фидель, удивленная моими порывами, затопала своими копытами по жесткому полу конюшни, забилась в угол, к яслям, посматривая на меня каким-то странным взглядом, как смотрят на безумных в сумасшедших домах...
Барон прервал меня и спросил:
— О каком несчастье вы говорите?
Несмотря на страх, у него хватило силы пожать плечами.
— А мне почем знать?.. Кто знает?.. С такой дьявольской душой... К черту!.. к черту!..
Старик Бомбикс счел благоразумным уйти из конюшни. И хорошо сделал, потому что в эту минуту я всем своим существом почувствовал, как душа старого кучера заволновалась во мне, разлилась по моим членам, пробралась в мои руки, в рукоятку вил и вдохнула в них непреодолимую, мучительную, красную жажду убийства...
Избегая хозяина, который меня боялся, и прислуги, которая мне не доверяла, и стараясь уйти от самого себя, я очень скоро превратился в неисправимого бездельника. И это произошло совершенно естественно, без всяких усилий и без всякой внутренней борьбы. Я сделался удивительным лентяем, наглым лжецом, пьяницей, развратником, я погряз в пороках и распутстве и проявлял при этом поразительное знакомство с самыми скверными тайнами дебоша, как будто уже давно привык к такой жизни. Мне казалось, что я родился с этими отвратительными и ужасными наклонностями, которые я только унаследовал вместе с ливреей от моего предшественника. Ах! как далеко было то время, когда я был заботливым и старательным слугой славного нотариуса в Ванне, когда я дрожал при мысли, что не сумею достаточно аккуратно выполнить свои обязанности, когда я готов был убить себя, лишь бы только не оставить пылинки на шерсти маленькой лошадки, и изо всех сил своих старался вычистить медные украшения на сбруе или довести до блеска железные удила, давно изъеденные ржавчиной. Ничего больше не оставалось от того деятельного, трудолюбивого, преданного и робкого человека, каким я был, когда был самим собой.
Теперь я крайне небрежно исполнял свои обязанности, хотя служба моя была очень легкая и оплачивалась лучше, чем я надеялся. Я плохо смотрел за Фидолью, и она оставалась грязной, с невычищенными ногами, с неубранной головой, как человек, который не брился целую неделю. Черви у нее завелись в хвосте и гриве, которых я никогда не мыл и не расчесывал. В большинстве случаев я забывал дать ей корму. Очень часто я по целым неделям не пробовал чистить ее. Я даже однажды ее ранил, ударив без всякой причины гребницей но колену. Колено распухло, и ветеринар нашел, что рана очень опасная. Но я не следил за предписанным им лечением и хорошо сделал: бедное животное скоро выздоровело, наверно, потому, что ее не лечили. Всегда видите ли, нужно полагаться на природу... Она одна в точности знает, что скрывается в коленах старых кобыл, в упрямых головах старых Бомбиксов и, в особенности, в таинственных ливреях кучеров...