Из этого, я полагаю, вам ясна стала моя жизнь, и мне незачем рассказывать ее в подробностях. По ночам я проводил время у женщин, из общения с которыми я в короткое время и без всякой предварительной подготовки научился извлекать значительную пользу, а днем в кабаках за игрою в Занзибар в обществе каких-то странных товарищей, каких-то подозрительных бродяг с предместии или из пригородов, откуда они приходили, чтобы высмотреть хорошую поживу в квартале. Впрочем, это были славные люди, по своему благородные и смешные. Они всегда забавляли меня своими старыми клетчатыми английскими костюмами, светлыми суконными шапочками набекрень и своими драгоценностями, из которых каждая имела какую-нибудь кровавую или любовную историю. Они тотчас же поняли, что я „их поля ягода“, и разговаривали со мной совершенно откровенно, по-дружески, по-братски.
— Это чудесный квартал... говорили они. Нигде нет столько сокровищ. Здесь так много живет старых дев, дам и вдов, одиноких или с плохой охраной и чертовски набожных. У них есть над чем поработать: и мешки набьешь и денег возьмешь вдоволь. Много тут также любопытных стариков, рантье, коллекционеров, скупцов и маньяков, у которых можно найти, чем поживиться. Только, вот, со стариками долго возиться приходится, пока их прикончишь... На их костях ножи ломаются... а проклятой кожи ничем и не проймешь. Это все равно, что черта убить!
Они рассказывали дикие истории про страшные и медленные агонии стариков, умиравших под ударами ножа, про ужасные бойни, жестокие преступления. Но ни эти образы, ни их грубые голоса и непристойные насмешки не вызывали во мне ужаса. Наоборот, я восторгался всем этим, как поэт стихами или музыкой, я наслаждался, как пьяница алкоголем, и опьяняющие, горячие пары крови поднимались к моему мозгу.
Много раз мы сидели, опершись локтями на стол и подпоров руками залитые вином подбородки, и спокойно, серьезно рассуждали, как бы ночью забраться к старику Бомбиксу...
— Я его знаю, — говорил один... У него-то уж наверно жесткая кожа! Куда, к черту!.. дубленая!..
— Нужно бы с лакеем поделиться... только не выглядит он честным человеком, сказал другой.
— Можно угадать... можно и прогадать!.. сказал третий; Дело темное.
А четвертый прибавил:
— Гасильники!.. Что мы с его гасильниками станем делать?
Этот проект мне, все-таки, нравился. Раз двадцать я ого предлагал на обсуждение, когда глаза моих милых приятелей разгорались от выпитого абсента. Но дело дальше не пошло.
Вы, конечно, понимаете, сколько неудовольствия вызывала моя служба у старого барона, каким бы он трусом и маньяком ни был... Он в бешенство приходил, но не осмеливался сделать мне ни одного замечания. Когда он заглядывал ко мне в конюшню во время своих ежедневных утренних обходов, я чувствовал, что он заранее приготовился сделать мне выговор... Но, как только он входил, мне стоило только сурово взглянуть на него, и слова замирали у него на устах. Он становился робким и застенчивым и, суетливо бегая по хлеву, бормотал дрожащим голосом какие-то бессвязные слова.
— Очень хорошо... очень хорошо... Да! да!.. хороший навоз... сухой, как будто... но, все-таки, хороший... хороший, хороший навоз...
Чтобы еще больше смутить его, я громко заявлял:
— Овса больше нет...
— Как? овса больше нет?.. Наверно?.. Должно было хватить еще на двенадцать дней...
— Ага!.. кричал я... значит вы думаете, что я съедаю ваш овес?
— Хорошо... хорошо... Я, должно быть, ошибся... сегодня же напишу... хороший навоз... очень хороший навоз... Слишком темный... но хороший... хороший...
Наконец, погладив круп кобылы, по своему обыкновению, он говорил:
— Бедная Фидель!... Го! го! Фидель!
И он удалялся мелкими, нетвердыми шагами.
Однажды утром, вернувшись в пьяном виде домой, я для своего развлечения стал красить в красный цвет гриву и хвост Фидели. Явился барон.
В первый момент он был крайне изумлен, но потом у него хватило смелости спросить у меня:
— Что это вы делаете?
— То, что мне хочется... ответил я... А тебе что за дело, старый хрыч?.. В конюшне я хозяин... твое дело с гасильниками возиться!.. Понял? Ступай... вон!
Старый барон призвал к себе все свое мужество и торжественно заявил:
— Ваша служба мне не нравится... Я объявляю вам расчет... Через неделю вы уйдете...
— Что?... что?.. Повтори-ка... Ну-ка, повтори еще раз...