— Не может быть, — запротестовал Гейар.
Лейг усмехнулся и продолжал:
— Пусть будет по вашему! В это время я был уже министром и секретарем судебного пристава в департаменте Тарн и Гаронна.
И он стал рассказывать свои анекдот.
При всей своей банальности он неистощим в своих разговорах и всегда вызывает у своих слушателей самые лестные отзывы. „Какой интересный собеседник“, — невольно скажет всякий, который побывал в его обществе. И, действительно, этот удивительный человек говорит обо всем с одинаковой компетентностью. Никогда, мне кажется, я по встречал в жизни человека с такой универсальной компетентностью. Но настоящими, триумфатором он выступает в вопросах искусства... Кто не слыхал, как он говорит о декоративном искусстве Фламенга, тот ничего не слыхал... А когда он говорит о воспитательном значении оперетки... ах, какой восторг!
Однажды я — из лести — позволил себе отметить в разговоре с ним его очевидное превосходство в этой области.
— Нет, — скромно ответил Лейг... — я не обладаю таким превосходством.
— О! господин министр...
— У меня превосходство во всех областях.
— В добрый час...
— Но не одновременно... а последовательно... смотря по министерству, которым я в данное время управляю.
— А так как вы управляли всеми министерствами, господин министр?.. — сказав я, низко кланяясь.
— Именно... — ответил Лейг, сделав при этом восхитительный пируэт, который убедил меня, что его ноги так же гибки, как и его ум.
Он великолепен...
Когда я за обедом у наших общих друзей смотрю на его череп, словно выточенный из слоновой кости, и на его истинно-французские усы, я, право, начинаю гордиться тем, что плачу налоги.
— Ну, кто скажет, — мысленно спрашиваю я себя, что при его министерстве сгорел театр Француской Комедии и сгорит, наверно, Лувр?.. Ведь в нем нет ни капли гордости... совсем просто держится!..
И я как-то вслух выразил ему свои мысли по этому поводу:
— Нужно полагать, и Лувр сгорит, господин министр?
Это было через несколько недель после катастрофы во Французском Театре.
Лейг со свойственной ему скромностью ответил.
— Что касается Комедии, то это было предусмотрено, и, поверьте, тут нет никакой заслуги с моей стороны. Подобного рода катастрофы, как и наша классическая литература, имеют свои традиции, которых нельзя сразу изменить. И не так уж часто они повторяются, мой дорогой. Они подчиняются известным законам или, если вам угодно, известным ритмам, как эпидемии, всемирные выставки, большие морозы, великие революции и великие войны. Эти ритмы еще нами не изучены, но их проявление обнаружено и почти математически вычислено с точностью до нескольких месяцев. Теперь как раз наступил перерыв на несколько лет.
— Тем лучше... тем лучше!
— Кроме того приходиться считаться также с действием чисто материальных причин. Само собою разумеется, что я большого значения им не придаю, тем не менее некоторое... политическое влияние они оказывают, если только можно вообще говорить, даже о политическом влиянии исключительно экономических причин в виду их случайности и незначительности.
— Каковы же эти причины, дорогой министр?
Очень любезно, как всегда, Жорж Лейг ответил:
— После каждой такой катастрофы вы можете наблюдать следующее: принимают чрезвычайные меры охраны, пожарных держат всегда наготове, ежедневно осматривают железные ставни, спасательные снаряды, паровые трубы, электрические провода и пр. Одним словом, делается все, что рассчитано на грубую случайность явления, и этим успокаивают невежественную публику. Не станете же вы ей говорить о таинственных законах и космических или иных ритмах? Она вас на смех поднимет. Другое дело мы, люди идейные, мыслящие, привыкшие к великим проблемам. Мы знаем, что такое представляет собою великая мировая гармония. И, я повторяю вам, только ее законы, ее ритмы, ее традиции могут вполне успокоить нас и убедить в невозможности повторения в ближайшем будущем подобного бедствия. Именно эта всесильная традиция отбрасывает всякую мысль о немедленном новом пожаре. Вот разве только в Одеоне?.. Впрочем, и до этого еще далеко! Он не находится еще в поле действия ритма. Успокойтесь, мой дорогой, и подумаем лучше о чем-нибудь другом.
— Позвольте, господин министр, — возразил я, — когда нас постигает какое-нибудь личное горе, когда мы, например, теряем близкого человека или деньги, или должность, то мы обыкновенно много думаем, долго копаемся в своей памяти, устраиваем строгий экзамен своей совести... и принимаем, наконец, решение начать новую, лучшую жизнь...