— „И перед его духовным оком прошла вся его жизнь“, — как говорят романисты-психологи...
— Вот именно!.. Разве Французская Комедия не могла также учинить себе такой экзамен и принять такие решения? Нужно отдать ей справедливость... у нее есть и истинное благородство... и хороший тон... и даже редкая скука. Все это очень почтенные качества, к которым я сам очень не равнодушен. По под ее мертвящим дыханием гибнут все красоты наших лучших художественных произведений... Совершенно различные человеческие типы превращаются у нее в одинаковые манекены... Я готов согласиться с вами, что это блестящие манекены с изысканными манерами... Но все-таки безжизненные манекены... Даже в самые бурные, самые страстные моменты она сохраняет свои размеренные, изысканные жесты; она ни на одну минуту не забывает своих декламаторских приемов и сомнительной традиционной дикции, которая сдерживает сильные порывы и убивает лучшие чувства, а вместе с ними и самое искусство...
— Все это черты высшего искусства, — добавил Лейг.
— Нет ни высокого, ни низкого искусства... нет ни старого, ни нового искусства... есть только искусство...
Изложив свое profession de foi, я продолжал:
— Во Французской Комедии никогда не заметишь никакого беспорядка, никакого шума... Неожиданные проявления жизни никогда не отражаются ни на выражении лица, ни на жестах, ни на интонации голоса... Все одни и те же застывшие формы, как для трагических, так и для комических моментов. На этой прославленной сцене никогда не получишь сильного, захватывающего впечатления. Вам кажется, что это не живые мужчины и женщины ходят по подмосткам, плачут, страдают, смеются, а статуи, которые говорят ровным, холодным тоном, как мрамор, из которого они сделаны. Все это условные приемы, которые я хотел бы заменить другими. Я согласен, что в театре все условно. Но нельзя ли в эту условность внести больше логики, красоты, приблизить ее, насколько это только возможно, к природе, к жизни, вне которой нет искусства... нет ничего... Нет, — горячился я, отвечая на какой-то неопределенный жест Лейга, — Французская Комедия в сущности не театр, а музей... Заметьте, что у всех этих артистов — крупные таланты... и если они не могут ими воспользоваться, то в этом приходится винить их воспитание...
— Тогда сожжем и Консерваторию, — весело воскликнул Лейг.
— Нет, мой дорогой министр, я не прошу сжечь Консерваторию. Но ее нужно было бы как-нибудь случайно закрыть и навсегда... Чего стоит одно название „Консерватория“?..—Подумайте, сколько под этим названием отрывается отживших форм, мертвечины, всякого старого хлама, давно покрытого пылью...
Лейг задумался. В нем происходила жестокая борьба между двумя личностями, которые он объединял в себе.
— Как человек, начал он, я вполне на вашей стороне. Я готов идти даже дальше вас... У меня на этот счет поразительно смелые мысли... самые крайние, революционные, анархистские убеждения... Но человек составляет только половину моего „я“; я в тоже время и министр. И в качестве министра я не мог бы подписаться под теми убеждениями, которые я исповедую, как человек... И не только подписаться, гораздо больше... я должен с ними бороться... Грустно, поверьте мне, и смешно вместе с тем, но это так: в моей душе происходить страшная борьба между человеком и министром... Не забудьте при этом, что я представитель государства... что я — государство... а государство во избежание полного своего распадения может поддерживать искусство только на известной ступени. Оно не может допустить ни всеобъемлющего искусства, ни современного гения. Государство может официально признать только такого гения, слава которого утверждена многими столетиями... В противном случае государство должно считаться с гением, как со своим врагом... Отсюда следует, что в виду всех этих причин я должен восстановить Французскую Комедию по ее прежнему плану, в ее старом стиле. Ясно, что в том конфликте, который я вам только что описал, министр одержит победу над человеком. Иначе и человек не был бы министром... Чем же в таком случае мог бы я быть?...
Я пришел в ужас от этих грустных выводов и, раздумывая над тем, чем мог бы еще заняться такой человек, выразил ему свои опасения по поводу неустойчивости министерства и громко возмущался жестокостью людей, которые хотят его низвергнуть...
— Меня это совершенно не трогает, — ответил равнодушно Лейг... И я такими вопросами нисколько не интересуюсь...
— Как? — воскликнул я... Разве вы не солидарны с вашим кабинетом?
— Я солидарен со всеми кабинетами, — возразил министр... и в тоже время ни с одним из них. Вот это обстоятельство и создает мне исключительное и смешное положение вечного министра... Министерства падают... я остаюсь... Из кого бы ни было составлено министерство — из радикалов, оппортунистов, националистов, социалистов — я все остаюсь... Во главе их стоят поочередно Вальдек, Молин, Рибо, Дюпюи, Мильеран, Дерулед... безразлично... я остаюсь...