И повернувшись на каблуке он веселым тоном прибавил:
— Не на сорок семь тысяч пятьсот франков!
До такой степени развращен Парсифаль. Рассказывая мне эту трагедию, он смеялся от чистого сердца. Это в сущности славный малый. Гамбетта верно читал в его душе.
— Это еще не все, — продолжал он с необыкновенной важностью, как бы ожидая моего удивления... Эти сорок семь тысяч пятьсот франков раскроют правосудию и моей ясене следы других взяток, которые лежат на моей совести... И вот моя жена узнает, что за пятнадцать лет законодательной работы я получил... да, мой друг... я получил двести девяносто четыре тысячи франков?... что Италия, Турция, Россия, Англия, Болгария, Румыния, княжество Монако и другие... платят мне большое жалованье... и что из всех этих денег ни одного сантима... ни даже букета фиалок за два су... не досталось на долю моей жены?... Ты понимаешь, чем это может кончиться?... Да и как я могу хоть один сантим принести в дом, где я так мало живу... где я и двух раз в неделю не обедаю... где я не принимаю своих друзей?... Подумай, разве это было бы справедливо?...
— А теперь, что думаешь делать?... Разводиться?
— Я не могу... она не хочет... и это осложняет мое положение... Моя жена настоящая фурия... Она меня проклинает... да... но в сущности она меня любит... Никогда она меня так не любила, как теперь... „Если он до сих пор получал, — говорит она себе, — то и дальше будет получать... Мне только нужно ухо востро держать и но давать ему уносить денег из дома“. Весь ее гнев и угрозы — одна декорация... Когда комедия будет окончена, она снимет декорацию... и протянет кошелек.
— Тогда, значит, ничего не потеряно...
— Наоборот, все потеряно... Моя жизнь загублена... Получать по сорока семи тысяч франков, чтобы делиться ими со своей женой... Ах! Благодарю покорно!... Я предпочитаю совсем ничего не получать...
Я не знал, что сказать ему, вопрос казался неразрешимым.
— Позавтракай со мной, — предложил я... за десертом может быть найдем какой-нибудь выход.
И под влиянием какого-то внушения я указал ему пальцем на стену. На ней висел портрет Гамбетты и, казалось, улыбался нам, и его красивая фигура, которая... красивая фигура, которую...
Уронив газету на колени, Парсифаль сидел рядом со мной, охваченный, как и я, всеми этими воспоминаниями. Наконец, он глубоко вздохнул и сказал:
— Ах, да!... несмотря на все... это было хорошее время...
Парсифаль, в самом деле, славный малый...
Мы вышли вместе и около четверти часа гуляли в саду. Вдруг я на одной аллее увидела, старика, который оживленно разговаривал с грумом ресторана. Я узнал Жана-Жюля-Жозефа Лагоффена... и задрожал весь, словно меня внезапно стала бить лихорадка.
— Уйдем... сказал я Парсифалю... уйдем скорее!
— Что с тобой? — спросил он, не понимая моего страха... Опять Артон?
— Уйдем...
И я увлек его с собой в другую аллею, из которой был выход в поле...
Парсифаль был очень заинтересован и просил рассказать, что меня так смутило... Я отказался объяснить мое смущение... но вы его поймете, дорогие читательницы, когда узнаете, что за человек был Жан-Жюль-Жозеф Лагоффен... Вот послушайте:
Я потерпел большие убытки в деле, к несчастью менее верном, но столь же темном, как панамские синдикаты, южные железные дороги и другие. Это обстоятельство меня заставило, как говорится, все превратить в деньги. Я сократил свои домашние расходы и штат прислуги до необходимого минимума — я оставил только лакея и кухарку. Впрочем, экономия оказалась небольшая. Эти двое крали у меня но меньше, чем все пять, которых я рассчитал. Я продал лошадей, кареты, мою коллекцию картин и фаянса, партию вина из моего погреба и три оранжереи с редкими растениями. Наконец, я решил отдать в наем небольшой флигель, восхитительный флигель-особняк, специально отделанный для таинственных визитов. Он очень дорого обходился мне, и я должен был отказаться от него. Изолированное положение флигеля в парке и богатая обстановка могли понравиться любому дачнику без различия пола. В нем можно было уединиться на лето холостому или спрятать свою любовь какой-нибудь парочке,