— Вы меня извините, я вас так невежливо разбудил... По это не моя вина. У вас такая чувствительная мебель, что стоит только прикоснуться к ней самой легкой отмычкой, как она уже падает в обморок...
Тогда я осмотрел комнату. В ней все было перевернуто вверх дном: ящики открыты и опустошены, горки разбиты, маленький письменный стол-ампир, в котором я храню ценные бумаги и фамильные драгоценности, безжалостно опрокинут на ковер... Одним словом, настоящее разорение... И пока я делал свой осмотр, мой слишком ранний визитер продолжал своим приятным голосом:
— О! эта модернистская мебель... Как она хрупка! По моему, она также страдает болезнью века, она также неврастенична, как люди...
Его скромная, милая улыбка нисколько не оскорбила меня и безусловно подтверждала, что предо мной был очень благовоспитанный человек. Я решился заговорить с ним.
— С кем я имею честь говорить? — спросил я, следя менее беспокойным взглядом за работой ночного визитера, в то время как сквозняк из открытой двери смешно раздувал мою ночную рубашку.
— Боже мой! — ответил непринужденным тоном этот безукоризненный джентльмен, — мое имя было бы для вас, может быть, слишком большим сюрпризом в такой момент... Впрочем, вы, может быть, предпочтете отложить наше знакомство до более удобного случая. Я, с своей стороны, буду очень рад представиться вам в самом скором времени, но, должен сознаться, менее всего я рассчитывал сделать это сегодня и хотел бы сохранить пока строжайшее инкогнито, с вашего разрешения, конечно.
— Согласен... Но все это не объясняет...
— Моего визита в такой неурочный час и этого беспорядка?
— Да, именно... И я был бы вам признателен...
— Как же! — успокоил меня элегантный незнакомец — Ваше любопытство вполне законное, и я вовсе не думаю уклоняться... Но, простите!... если вы хотите со мной поговорить, то не найдете ли благоразумным одеть халат... Ваше дезабилье меня беспокоит... Здесь холодно... а при теперешней погоде так легко схватить проклятую инфлюэнцу.
— Вы правы... вы мне простите, я сию минуту...
— Пожалуйста...
Я зашел в свою уборную, накинул на себя халат и тотчас же вернулся к незнакомцу, который в мое отсутствие попытался восстановить некоторый порядок в комнате.
— Оставьте, оставьте, пожалуйста... Мой лакей все это утром уберет...
Я предложил ему стул, сам сел и, закурив сигару, ободряющим тоном сказал ему:
— Я вас слушаю...
Клубмэн мог бы „собраться с мыслями“, прежде чем начать рассказывать свою историю, как это делают все герои в романах. Но он но прибегнул к этой банальности и прямо начал:
— Я — вор... профессиональный вор... Да вы и сами, наверно, догадались?
— Конечно...
— Это делает честь вашей проницательности... Итак я вор. Я решился занять такое положение в обществе только после того, как убедился, что в наше смутное время воровство самое чистое, самое законное, самое честное дело... Воровство — и я говорю воровство, как сказал бы юриспруденция, литература, живопись, медицина — считалось до сих пор позорным занятием, потому что те, которые его выбирали, были отвратительные животные, грязные бродяги, грубые, невоспитанные люди. Вот я и хочу придать ему блеск, на который оно имеет право и создать из него либеральную, почетную и завидную профессию. Не будем тратить лишних слов и посмотрим на жизнь так, как она есть. Воровство больше всего интересует людей. Всякий человек выбирает только такую профессию — и заметьте любую — которая предоставляет ему возможность воровать — больше или меньше — но воровать что-нибудь у кого-нибудь. Вы человек догадливый и сами хорошо знаете, что скрывается под личиной наших добродетелей и чести, и мне нет никакой необходимости примерами и перечислениями подтверждать вам мои слова...