Вся эта публика поражает своей особенной курортной уродливостью. Редко когда среди этих жирных физиономий и огромных животов промелькнет красивое лицо и изящная фигура. Даже дети выглядят маленькими старичками. Прискорбное зрелище, говорящее о вырождении буржуазных классов во всех странах; и все эти люди, которых встречаешь здесь, даже дети — эти чахлые растения на гнилом болоте современного брака — все они уже отжили свое время!..
Вчера вечером я обедал на террасе отеля... За соседним столом громко разговаривали.
— Подыматься в горы?.. Что же тут особенного?.. Я на всех высотах побывал... и без проводника!.. Здесь, это пустяки... Пиренеи ровно ничего но стоят... Это не горы... в Швейцарии попробуйте!... Я трижды поднимался на Монблан... как в кресле... в пять часов. Да, мой милый, в пять часов.
„Мой милый“ молча ел, уткнувшись носом в свою тарелку. Первый продолжал:
— Не говорю уже о Мон-Розе... о Мон-Блё... о Мон-Жоне... это не трудно... Да, вот, однажды я спас трех англичан, которые заблудились в снегах Сары-Бернар. Ах! если-бы я предвидел Фашоду...
Он говорил еще, но я не мог расслышать. До меня доносились только непрерывные выкрикивания: „Я! я! я!“. Затем он стал бранить лакея, отослал назад свои блюда, спорил о марке вина и, наконец, снова обратился к своему соседу:
— Помилуйте!.. Я еще не такие вещи проделывал. Я в четыре часа переправился на веслах через Женевское озеро от Территэ до Женевы... Да, я... я... я!..
Нужно ли прибавлять, что это был настоящий француз из Франции?
Цыганская музыка помешала мне слушать дальше. Да, здесь имеется еще и цыганская музыка... видите, какое разнообразие...
Теперь мне остается только представить вам кое-кого из моих друзей, кое-кого из тех лиц, с которыми я здесь ежедневно встречаюсь. Большею частью это смешные и противные типы; да и все они в общем порядочные негодяи, и я не стал бы рекомендовать их вниманию молодых читательниц. „Какие странные знакомые у этого человека!“ скажете вы... Но у меня есть и другие, нисколько не странные, о которых я никогда не говорю, потому что их очень люблю. И я вас прошу, дорогие читатели и целомудренные читательницы, не применять ко мне известной поговорки: „Скажи мне, с кем ты водишься...“ Я покажу вам очень уродливые портреты... я расскажу вам мало назидательные и очень скандальные истории. Но я отнюдь не „вожусь“ со всеми этими господами, о которых у меня будет речь... Я только встречаюсь с ними, а это совсем другое дело и ничего не говорит о моих симпатиях. И я заношу на бумагу эти встречи для вашего развлечения и для своего... да, и для своего...
Из этого предисловия вы поймете, что мой друг Роберт Гагман совсем не друг мне. Я знавал его раньше. Мы с ним на „ты“, и время от времени мы встречаемся, совершенно случайно и без всякого удовольствия...
Впрочем, вы его и сами знаете. Мой друг не индивидуальность, а коллективный тип. На нем широкополая серая фетровая шляпа, черный вестон, розовая рубашка, белый воротничок, светлые брюки с заметной складкой посредине, белые башмаки. Вы встретите десятки тысяч таких, как Роберт Гагман, и в горах и на морском берегу. Можно подумать, что один и тот же портной скроил им костюм и душу... душу в придачу конечно, так как она простого фасона и из дешевой материи.
Сегодня утром, выйдя из буфета, я увидел Роберта Гагмана. На нем был безукоризненный утренний костюм. Но философски-равнодушные платаны трудно было чем-нибудь поразить. Они много таких видали со времен римлян, основателей прекрасных терм и завоевателей мировых источников. Я сделал вид, что меня сильно интересует работа сторожа, который черпал кастрюлей воду из ручья и разливал ее по аллее... это, очевидно, должно было изображать муниципальное орошение! Чтобы дать моему другу время уйти, я завязал со сторожем разговор о его допотопном орудии, но Роберт Гагман также заметил меня.
— Ах, какая неожиданность! — воскликнул он.
Он подбежал ко мне, весь сияя от радости и протягивая мне руки в белых перчатках.