Суть дискуссии открылась быстро - Кетта утверждала, что пучок синих перьев, принадлежащих ей, светится гораздо ярче, чем какая-то там "лупоглазость с хвостом". Кит успешно оппонировал, предлагая сунуть "остатки бедной птички" в садок и сравнить более наглядно.
Через десять минут исследователи заходят в тупик, но вовремя замечают новое решение проблемы, то есть меня. "Капитану" достается роль арбитра в нелегком споре. Капитан тоскливо смотрит на изрядно подмокший пучок перьев, некогда выдранных из ее же хвоста неким Пешшем для "лабораторных исследований".
Результаты исследований потрясали.
С кислым видом сообщаю Киту, что в общей зале его ждет двоюродный брат, и извлекаю перья из садка.
- Это ведь ваши? - Кетта победно фыркает в спину убежавшему мальчику и поворачивается ко мне.
- Откуда ты знаешь? - небрежно взмахиваю уныло обвисшим пучком.
- Вижу, - отвечает девочка, вместе со мной наблюдая, как с многострадальные перья роняют мелкие капельки на ковер.
- Вот как...
- А я вас помню, - неожиданно начинает она, строго сведя бровки. - Вы были с мамой. Давно-давно. Еще когда я была маленькой-маленькой, и меня носили в животике.
Вскидываю брови. Что же ты помнишь о матери?... Знаешь ли, как она умерла? Знаешь, наверняка. И вспоминаешь ведь... легко.
Не замечая моего удивления, девочка продолжает:
- Я помню. И когда маме и мне захотели сделать плохо, я просила вас помочь. Вы помогали. И дядя помогал. И еще там другие - плохо помню. А вы помните?
- Не... - губы дрогнули в грустной улыбке. - Не очень хорошо.
- А вы спросите у дяди Нердайна, - с присущей ее возрасту непосредственностью заявляет Кетта. - Или у мамы. Нет, лучше у дяди. Он помнит. Точно помнит.
- Дяди?... Спрошу.
Перья стекли и распушились, щекоча пальцы воздушными волосками. Вот так вот...
- Так вы, наверное, одна не дойдете! Хотите, провожу? - Кетта поднимается с ковра и решительно отряхивает платьице. - Дедушка, правда, сказал, что чужим нельзя, но вы ведь не чужая? - и убежденно добавляет: - Вам надо, я вижу. Мама заодно сказку расскажет!
- Ну...
- Пошли! - меня хватают за руку и тащат... куда-то вперед. - Как раз успеем, пока этот... брата ищет. Мальчишки такие противные, правда?
- Правда, - губы вновь вздрагивают в улыбке. Маленькая моя... Все-то ты видишь.
Даже призраков.
Путаница темных коридоров проплывает мимо - удивительно, как такая кроха запомнила в них проход. Наверное, часто бегает. Санх, что ж ты так с внучкой...
Кетта жизнерадостно скачет по крутой лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Через сотню или две лестница раздваивается и Кетта останавливается на площадке между двумя лестницами, уходящими в темноту. На стене - массивный старинный фонарь, освещающий...
Портрет.
- Мама, привет! Смотри, кого я привела, - важно кивает на меня девочка.
Глаза на исполненном в старинной манере холсте светятся добротой и лаской. Бледное лицо с тонкими чертами, сложенные на коленях хрупкие кисти, фигурка, облаченная в церемониальный наряд. Марлен. Ты все-таки не смогла оставить дочь.
- Вы идите... Идите! А мама мне пока сказку расскажет, - кивает Кетта на портрет и усаживается на пол, скрестив ноги. Терпеливо ожидая сказки. И, без сомнения, она ее услышит. А я...
- Ну идите же! Там защелка сбоку, - подталкивает детский голосок. - Ох уж мне эти взрослые... Он вот тоже бука - со мной разговаривать не хочет. Но одному же скучно сидеть! Да еще целый месяц!
Месяц?...
Провожу пальцами по раме портрета, и сбоку действительно находится небольшой рычажок.
Какой еще месяц?...
...Я стою перед закрытой дверью и не решаюсь коснуться ее. Не решаюсь вдохнуть, очнуться и осознать, что просто сплю.
Дверь открывается сама - чернильно-черным провалом, надежно скрывающим того, кто толкнул тяжелую створку изнутри. Снова иллюзии... Ты умел ткать их из воздуха, а, живя среди смертных, этому научилась и я... Мы много лет играли иллюзиями настоящей жизни, правдой, что переворачивается, отражаясь в зеркале - как в старой, глупой игре чужого народа... обманывая друг друга и весь мир заодно. Кое-что нашли, потеряли больше, но главного сделать так и не сумели: не нашли того, кто прятался - себя. И потому победителей не оказалось.
Но, глядя сейчас в темноту, впервые за четыре года я начинаю надеяться, что слишком рано начала подсчитывать очки...
На пороге застывает тень, не попадая в круг света.
- Кетта... Я же просил... Иди к себе.
Тихий голос, неотличимый от шелеста ветра. Или ветер, гуляющий по пустым коридорам?
- Но я ведь не одна, - заговорщицки шепчет Избранная, прикладывая пальчик к губам.
- Неужели?
Шаг. Другой. Моя рука тянется в черноту проема, почему-то не замеченная, не отброшенная, и тонет в темноте.
А иллюзия делает шаг, вдруг упираясь в мою ладонь. Плотная, теплая... живая.
- Правда, хороший сюрприз? - проказливо улыбается четырехлетняя девчушка и дергает себя за хвостик. - Дядя Тан сказал, вам понравится.
На меня, не отрываясь, смотрят из прошлого яркие синие глаза.
- Я же просил! Кетта! - напряженным звоном отражается от стен. - Тан совсем сбрендил?!
- Как... - тихое, беспомощное слово.
- Уходи, - тень отступает, растворяется черноте.
Мы играли так долго...
Достаточно сделать один-единственный шаг - следом, и можно сыграть еще. В последний, самый последний раз...
Перешагиваю через высокий порог, и в тот же миг сквозняк захлопывает дверь за моей спиной. Слепым ребенком вскидываю руки:
- О чем ты просил?
- Никогда тебя не видеть, - от хриплого голоса веет холодом.
- Почему?
Руки наконец находят неуловимую тень, стоящую в шаге от меня, и я делаю этот шаг...
Непослушные пальцы скользят по воротнику рубашки, шее, зарываются в отросшие волосы.
- Уходи, - его руки вздрагивают и пытаются оттолкнуть. Ложатся на поясницу, проводят по спине... мягко, почти лаская. И отталкивая.
- Не хочу...
Я тянусь к нему, тянусь всем телом. Притягиваю к себе непокорно вскинутую голову и прижимаюсь губами к его губам, неподатливым, не желающим отвечать.
- Хватит. Хватит! - глухой голос, неровное дыхание. Почти рык. И - вдруг обнявшие руки. Горячо, до боли, до слез... до тихого вздоха. Почти признание. Склоненная голова, губы, легко касающиеся щек. Почти...
- Так почему? - мой шепот легко разбивается на эхо и уходит в темноту.
- Слишком больно.
Закрываю глаза, незрячие, слепые, прижимаюсь лбом к его груди. Он целует мою ладонь, прикладывает к щеке...
- Но как ты смог?...
- Я не смог. Зато смогла моя мать - удерживать от распада душу, пока в этом мире не восстановили тело. Не знаю никого, кто еще мог бы быть способен на такое...
Я провела по гладкой, без единого шрама, коже в распахнутом вороте рубашки.
- Значит, простили?
- Может быть.
- А меня?
- Прекрати...
Темнота... единственная настоящая богиня - ты. Ты любишь нас. Любишь укрывать нас своим покрывалом, любишь давать нам надежду. Все поцелуи, которыми закрывают мои губы, неуверенные, горячие, нежно-горькие - твои. Все объятья, от которых перехватывает дыхание - твои. Сегодня все - твое, до последнего касания горячей кожи, последнего сонного поцелуя, последнего слова, сказанного шепотом. Сегодня мы твои дети.
Дети, прекратившие наконец играть.
Мы разбили свои зеркала. А дальше... А дальше мы будем просто жить.