Примат начал спускаться еще в сумерках, но к дому Какерсенов приблизился часа через полтора — склоны гевронских фьордов не такие пологие, как русбандские сопки. Но это и хорошо — в городе стало меньше движения, это заметно по огням машин, а на нужной ему окраинной улице вообще никого нет.
Но он наблюдал еще полчаса, расположившись рядом с домом Гибнсенов — рассматривал улицу и выстроившиеся в аккуратный ряд двухэтажные дома. Мост, вот узкое место, а ему необходимо быть незаметным — иначе, зачем ему глушитель? Но и поздняя ночь — отсутствие звуков, опасна для него.
Фонари, освещенные окна, редкие машины, и он видел, как дочь Гибне, играя со своей большой собакой, пробежала по мосту — от дома Какерсенов к своему дому, к себе домой.
Выждав еще минуту-другую, чтоб наверняка, Примат решил — пора, и щелкнув предохранителем, вышел из скрывающей его тени.
А выжидал он, опасаясь собаки, избалованной и шумной. Теперь нужно лишь перейти через двор и выйти на дорогу, но…
Распахнулась дверь, и уже знакомая ему не только по фотографиям, но и по наблюдениям девочка, крикнув что-то внутрь дома, сбежала по ступеням…
Он замер, не решаясь выдать себя движением, надеясь на это. И она сначала не заметила его, но сделав несколько быстрых шагов все же разглядела большую пятнистую фигуру и характерный оружейный блеск.
Но успела лишь только вскрикнуть — его широкая ладонь накрыла ей рот и нос, и сильно прижав девочку к себе — чтобы сразу подавить сопротивление, он в три длинных шага оказался на крыльце.
Думать некогда, а дверь не закрыта. Справившись с ней локтем и держа в одной руке девочку, а в другой автомат, он ввалился в дом. Вот они, случайности — не пограничник догонит, так детеныш засветит.
Дог, уже свободный от поводка, услышав длинными ушами вскрик и почувствовав чужого, бросился к двери — но успел гавкнуть не больше раза.
"Пыыыыых", — несильно, приручено дернулся в руке "коротыш", и черный дог, громко, но коротко взвизгнув, рухнул на пол коридора. Услышав короткий стук и осыпание — пули, немного потеряв в силе в глушителе, пробили собаку насквозь и воткнулись в стену. Примат ослабил грубую хватку и освободил девочке нос — он чуть было не задушил ее в горячке.
Гибне и Манкис тоже слышали визг, удары и осыпание — Примат прочитал это в их глазах. А в застывших лицах остановилось время.
— Не шуметь, — спокойно, прежде всего Гибне, сказал он, когда появился перед ними в дверном проеме то ли большой кухни, то ли маленькой столовой, с автоматом в правой руке и с их дочерью в левой.
— Здравствуй, Гибне.
Но с первого раза, похоже, не прошло.
— Здравствуууй, Гибнеее! — повторил он громче и протяжнее.
На это раз пробило — он помнит ее поведение на шашлыкской дороге и знает, что ее оцепенение не вечно.
— Здравствуй, — выдавила из себя медленную четкость гевронка, не моргая глядя на него, и конечно же, на дочь.
— Произнеси, пожалуйста, по-гевронски: "Не шуметь", и прежде всего дочке, хорошо?
Похоже, к ней вернулось чувство реальности происходящего, и она более осмысленным взглядом оглядела его, свою дочь, и автомат.
— Ну?!
— Антивяккен! Бандерла, антивяккен! Шпрехер?
Девочка попыталась кивнуть — она явно в маму, но у нее ничего не вышло — Примат слишком сильно прижал ее к себе.
— И забери у меня свою дочь, я не собираюсь все время носить ее на руках. Антивяккен! — грозно проговорил он ей в самое ухо, прежде чем отпустить.
— Шпрехер? — разжимая ладонь, сурово спросил он девочку. Та понимающе закивала, оставляя ему на пальцах быстрые слезы и сопли.
— Ну, вот и хорошо, — Примат толкнул ее к матери и вытер руку. — Нужно выключить здесь свет. Гибне?!
А ее муж, Манкис, так и не произнес ни звука. Но не из-за трусости, а потому, что как настоящий геврон он спасительно спокоен, хотя, возможно, и ему знакома горячность, но жизнь дорога. У него дом, работа, семья, тем более он понял, что перед ним опасная случайность, впрыгнувшая в свет дома из неслучайной темноты. Нужно смолчать и подчиниться, и не вспоминать об опасном, прежде всего для них, а не для случайности, надежно спрятанном в запирающийся ящик стола револьвере.
Мак и Шимпанзун, они же Какерсены и молодожены, уже отужинали, и Шимпанзун собрала посуду в мойку.
— Сваллен, тумблер телевайзер? — наблюдая за ее движениями, спросил, обозначая свое семейное счастье, Мак.
(Пойду, включу телевизор?)