В военной тюрьме мы зажили хорошо. Пока расстрелами не пахло, и, потому, нервы наши поуспокоились.
Жить было бы совсем хорошо, если бы не постоянные днем и ночью, мучения голода и холода. Тюрьму, конечно, не топили. Впиться в краюху хлеба зубами, чувствовать ее на своих губах, — для многих из нас сделалось предметом самой упорной мечты.
Но нам предстоял новый этап.
В неизвестном направлении
Часов около 6 вечера 13 декабря 1918 года нам объявили, чтобы мы «были готовы», так как будем отправлены в «неизвестном направлении».
В чем должна была выразиться наша готовность не только нам, но и нашим тюремщикам, было неизвестно. Ведь мы все были в летних, в лучшем случае осенних пальто, и, конечно, не были подготовлены к путешествию по декабрьскому морозу.
Как приготовиться?.. Как можно из тюрьмы дать знать домой?.. На мне было осеннее пальто и старые легкие сапоги с тонкими поношенными подошвами.
Уже совсем в темноту, в 9 часов вечера нас, как всегда предварительно обыскав, вывели на тюремный двор и сдали конвою. Конвойные построили и повели. От них на ходу нам удалось узнать, что ведут нас на Николаевский вокзал, чтобы отправить на работу в Вологду.
У нас не было никаких данных предполагать, что жизнь наша там улучшится, — но все-таки, каждый из нас, в отдельности, почему-то проникся надеждами на улучшение. Надеялись, что хуже не будет.
Два часа продержали нас в наших легких пальтишках на лютом морозе. Наконец вагоны были поданы и нас погрузили. «Свисти, машина, я пошел»... как говорят уголовники.
Это была моя первая поездка в арестантском вагоне. Вагон, в которой нас погрузили, был в прежнее время приспособлен для настоящих преступников. Внешний его вид мало отличался от вагона третьего класса. Разница была только в том, что на нем была надпись «арестантский» и на окнах были толстые решетки. Внутри был коридор и клетки с решетками — купэ. Пять камер, рассчитанных на восемь человек каждая. Нас отправили 90 человек в двух вагонах. Режим в вагонах, сравнительно с другими моими поездками, был сносный. Доходило до того, что нам разрешалось на станциях выходить по два по три человека с одним конвоиром и обменивать, на имеющиеся у нас вещи, кое-какие продукты, которые крестьяне выносили к поезду.
Это послабление отчасти объяснялось тем, что конвоиры наши были тоже голодны и мы делились с ними продуктами, но, я думаю, что была и другая причина. Эта причина — чувство сострадания ко всем обиженным, особенно сильно развитое в русском человеке. А конвоиры наши были самыми простыми русскими людьми, и никакая пропаганда коммунистических идей, не могла заглушить в них этого чувства. Недаром русский народ называл арестантов не преступниками, а «несчастными». Недаром в Сибири долго сохранялся обычай в деревнях, у входа в избу оставлять хлеб и молоко и открывать на ночь какое-нибудь помещение, — баню, сарай или гумно, — для бездомного бродяги, чаще всего беглого каторжанина или, скрывающегося от властей, человека.
Может быть, в другой обстановке, у этих солдат было бы к нам и другое отношение. Но здесь мы были для них уже не враги, а, просто, люди, которых грешно было не пожалеть.
Ехали мы до Вологды четверо суток. Здесь началось мое арестантское образование и тот внешний перелом, который помог мне преодолеть все те материальные лишения, которые казались мне тогда непреодолимыми, и, как бы первенствующими в жизни человека. Из более или менее изнеженного интеллигента, не привыкшего и не приспособленного к подобной жизни, я постепенно начал превращаться в загнанного, но постоянно готового к борьбе за существование зверя, смело смотрящего в глаза опасности.
В Вологде для нас была отведена не тюрьма, а какое-то помещение, кажется гимназия, — точно я не мог выяснить, что это было за учреждение, помню только его отвратительные особенности. Здание было громадное, но нас, почему то, поместили в маленькой клетушке с нарами в 2 яруса. На войне и в тюрьмах мне пришлось видеть разные уборные, но я никогда не мог себе представить, что таким местом может быть ряд больших комнат с лепными потолками и паркетными полами.
Здесь это было так. Отводилась комната, затем, когда она была окончательно загажена, ее запирали и переходили в следующую. Таким образом, к нашему приходу были «использованы» уже три комнаты, и мы «пользовали» четвертую. Кому, зачем это было нужно? Здесь я познакомился с человеком, которому я отчасти обязан своим арестантским образованием. Встретился я с ним при выходе, из Нижегородской тюрьмы и мы вместе ехали до Вологды. Это было то, что часто называют «темным типом». Для кого — Васька, а для кого и Василий Александрович Бояринов.