Тюрьма-санаторий
Привели нас туда вечером. Корпус одиночек помещался в тюремной ограде, но совершенно отдельно, где-то на третьем дворе.
Посередине коридор, справа и слева камеры, общая уборная, у дверей надзиратель. Двое из нас попали в одну камеру, двое в другую, я с надзирателем остановился у дверей третьей.
— Кто там? «Фраер» (Чужой, не уголовник) свой?! Даешь сюда. — Послышался голос из-за двери.
— Хотите к уголовникам? — спросил меня надзиратель. Я ответил, что мне вce равно, — могу сесть и к уголовникам. Он мелом написал на двери цифру «3», открыл ее и впустил меня.
Камера была сравнительно большая, с особенно высоко поставленным под самым потолком маленьким окном. В ней стояло три койки. Ни умывальника, ни уборной не было.
Одна из коек была свободна, я положил на нее свои вещи. На двух других сидели мои будущие товарищи, с которыми мне пришлось прожить долгое время.
Один из них был коренастый, скуластый, с золотым зубом, скромно одетый, в синюю рубаху и туфли на босую ногу, мужчина лет 28-ми. Другой франтоватый, в «галифэ», с лихо заломленной фуражкой. Он с вывертом подал мне руку.
Увидя мои вещи и, среди них, кое-что из еды, они предложили мне кипятку. Я сказал что выпить было бы не плохо, но где достать?
— Сейчас будет готов, — ответил мне один из них. — Согреем...
В камере были две табуретки.
Он взял одну из них, хватил ее об пол, и она раскололась вдребезги. Подобрав щепки, он тут же в углу, на полу, развел костер и поставил котелок с водой.
— Вот уже третью топим, — прибавил он смеясь.
— А надзиратель?
— Свистали мы на него...
Дым валил вовсю, но надзиратель даже не сделал замечания.
За чаем мы разговорились... Оказалось, что я нахожусь в самом высоком обществе. — Со мной сидят командующий всем Вологодским «блатом» («Блат» — люди связанные между собой преступлением. «Блатной» — свой. «По блату» — по знакомству, по закону взаимопомощи) и «шпаной», «Федька Глот» и его начальник штаба «Васька Корова». Находясь в тюрьме, в общих камерах, они вели себя так, что тюремная администрация пересадила их в одиночки. Но и здесь они делали то, что хотели, и администрация решила с ними не связываться.
Костер пылал и дымил, а надзиратель молчал.
Первое, что меня поразило при нашем знакомстве, это их разговор. Обращаясь ко мне они говорили чисто по-русски, но между собой они лопотали на каком-то наречии, в которое входило много русских слов, но они мешались с цыганскими, татарскими, еврейскими и еще какими-то. Все это переплеталось руганью. Я ничего не понимал. Как я потом узнал, это оказался «блатной» жаргон — «арго» — язык воров.
Не с плохим чувством я вспоминаю это сиденье. Как-то спокойно, бесшабашно и даже весело текла здесь жизнь...
С утра в нашей камере открывался клуб.
Вход в одиночки был запрещен и, казалось бы непонятно, как попадали сюда арестованные из общих камер. Но для «блатных» нет законов. Один заговаривал надзирателя, в это время другие проскальзывали в дверь.
Шла картежная игра. На карту ставилось все. — Платье, пайки хлеба, ворованные вещи... Здесь же шла и широкая торговля и товарообмен.
В советских тюрьмах нет казенной одежды, а уголовник даже в тюрьме, любит быть хорошо, — «гамазно» одетым. И на ряду с полуголыми часто видишь какие-то необыкновенные галифэ и френчи. Значить «фарт подвалил», счастье пришло — выиграл. Все это удерживается не долго и постоянно переходит из рук в руки.
Мы сжились, и я поневоле втянулся в их жизнь. Я начал «ходить по музыке» т. е. понимать их язык. Сперва они с большой неохотой объясняли мне отдельные слова, но потом, поверив мне, поняв, что я не «лягавый», и не «стукач» («Лягавый» — доносчик. «Лягнуть» — донести. «Стукач» — болтун. «Стучать» — болтать), давали мне объяснения. Может быть пригодится, думал я, и действительно, впоследствии язык этот мне помог.
Но и тут же в тюрьме со мной произошел забавный случай, когда, благодаря моему знанию языка, целая камера «шпаны» долго принимала меня за «блатного» самого высокого полета.
Я находился в то время уже в общей камере. Мы стояли как-то компанией во дворе и разговаривали. В это время я почувствовал в своем заднем карман штанов чью-то руку. Я ударил по ней и на чисто воровском жаргоне сказал что-то вроде:
«Брось... Ширма и шкары мои. Их нету»... («Брось... Карманы и штаны мои... Денег нет»... )
И потом повернувшись прибавил: «Хряй на псул... Ты что меня за фраера кнацаешь!?» («Иди... Ты что меня за чужого принимаешь?!.»)
В ответ на это я увидел большие глаза и затем удивленный, нерешительный голос: