«Э, брат... Видно и ты горе видал».
Была весна. Обыкновенно в эту пору особенно трудно сидеть в тюрьме. Но тут я этого не замечал. Как-то захватывала жизнь, никто из окружающих не говорил о ее тягости. Не было нытья и люди жили.
Помню вечера... В маленькое окошечко под потолком лился свет заходящего солнца... Под окнами, на вышке, ходил часовой... Все усаживались на кроватях и начиналось пенье.
Есть песни национальные крестьянские, фабричные солдатские и все они хороши только тогда, когда они исполняются теми, кому они принадлежат, кто с ними сросся, на них воспитан, а главное кто в них выливает свою душу. Так же и тюремные песни хороши и очень хороши, когда он исполняются людьми, которым они принадлежат.
И в этих словах чувствуется, что действительно, у этого босяка, уголовника, вора есть чему поучиться. Он понимает, знает и чувствует цену свободы.
Удивительно сплоченно, спаянно и дисциплинированно жила «шпана» и «блатные» по своим неписаным законам. Слово — все. Дал его — исполняй. Не исполнишь — изобьют. Пришьют (Убьют).
Расправа была жестокая. Моим компаньонам нужно было кого-то наказать. Выход в общие камеры невозможен. Но раз в месяц водят в баню. И вот в промежуток 2-х — 3-х минут, когда они проходили через тюремный двор, двое или трое из тех, кто должен был быть наказан, совершенно избитые попали в лазарет.
Несмотря на то, что мы довольно долгое время жили вместе и жили хорошо, все-таки они меня никогда не считали своим — «себецким масом». Только людей, связанных между собой преступлением и даже преступным стажем, они считают «блатными», то есть вполне своими.
Я никогда не подлаживался под них и, поэтому, они ко мне относились с уважением.
Мои просьбы исполнялись. — Если у кого-нибудь пропадали вещи, я обращался к «Федьке Глоту», и через четверть часа он вручал мне украденную вещь.
Интересны были рассказы их о «делах». И один из них имел маленькое отношение к моей жизни.
Оказалось, что в то время, когда я был конюхом ветеринарного лазарета, «Федька Глот» был на других принудительных работах на той же станции Плясецкой.
У нас в лазарете и в кладовой два, или три раза пропадали продукты, причем в большом количестве. Делались обыски, но вора не нашли.
Все это были дела «Глота» и его компании. Они ночью устраивали подкоп дома, влезали в подвал. Один ложился на пол, и ногой выдавливал доску в полу кладовой. Другой влезал, забирал сколько возможно и они, замаскировав подкоп «смывались». Все оставалось в порядке, замки на месте, все в целости и следов так и не нашли.
Мне предложили сделать «операцию»... Накалить головку гвоздя и прижечь ею горло. Получается впечатление язвы сифилиса первого периода... «Васька Корова» сделал это себе и получал усиленный лазаретный паек. Я поблагодарил, но отказался...
В первые же дни моего сидения в одиночке, я через шпану связался с «волей» (Со своими сообщниками). «Цидульки» (Записки), как «pneumatique» ходили туда и обратно. Оказалось, что Иван Иванович, получив от белой разведки секретное поручение, возвратясь к красным, где-то в вагоне, покуривая английский табачок, хвастанул своей службой у белых и его арестовали. Допросили и, раза два, вывели на расстрел... Он трухнул и начал сыпать фамилиями. Хватали кого попало и забрали человек 20, но потом, часть совершенно невинных выпустили, и нас осталось 11 человек.
Я понимаю, что на допросах он всю вину валил на меня — я был в это время у белых и для Чека недосягаем, но хуже было, что он посадил остальных, и, как говорят уголовники, «завертел быка», т.е. заварил «дело». Впрочем, Чека на то и Чека, чтобы выдавить какие ей нужно показания и нельзя строго судить человека, спасающего свою жизнь...
Раза два нас водили на допрос в Вологодский особый отдел... Оба раза мы просидели там целый день, но допросили только одного Геруца.
Дело наше было серьезное, но я им очень мало интересовался... И вот почему.
Как-то днем я удостоился визита самого Н-ка Особого отдела Вологодской Чека. Меня вызвали в коридор, и я вышел к нему только с чувством любопытства.
— «Вы бежали от нас к белым?»
— «Да, бежал»...
— «И вы знаете что вам угрожает?»
— «Знаю»...
И я действительно знал это не хуже его — я знал что большевики отменили смертную казнь!
Невероятно. Непонятно. Но это было так. Еще сидя в концентрационном лагере, я уже слышал об этом, теперь же, через уголовников я узнал наверное.