— Если поковыряться в душе человека, — как бы между прочим заметил чёрт, лакируя острые ногти неизвестно откуда взявшейся пилкой, — поковыряться, говорю, во всех его печенках, селезенках и предсердиях, то можно выявить удивительную закономерность. Человек всегда обожал прятать свои низменные примитивные мечты за высокими словами. Заглянули бы вы в душу иному великому, знаменитому и всеми почитаемому человеку. Какому-нибудь писателю-классику, полководцу или святому мученику. Вы бы такое увидели! Все их разглагольствования о всеобщем благе, славе, почестях, справедливости и любви — ложь от начала до конца. Когда наиболее удачливые и талантливые из них достигают вершин и головами упираются в притолоку, их неудержимо тянет лечь на диван, чтобы, прикрыв лицо газетой, подремать до наступления сумерек, когда можно будет снова завалиться в постель и проспать до утра. А знаете, почему? Потому что они ленивы и умны. А быть умным — значит быть циником. Но открыто об этом не скажешь. А скажи они то, что думают, от них отвернутся.
— А ненасытность? Ненасытность властолюбца, женолюба? Или художника, композитора, которые не могут жить, не творя?
— Я был бы тысячу раз не прав, если бы затеял с вами спор. Бывают исключения, бывают. Как без них? Но пресыщенность встречается куда чаще, поверьте мне, уж я-то знаю. И сколько бед бывает от этой пресыщенности! Вы же сами признались минуту назад, что вам жить не хочется.
Старина Гарри тяжело вздохнул.
— Говорю вам, мне тошно на душе.
— Ничего, Гарри Анатольевич, не печальтесь, это того не стоит. Правильно в минуту откровения с самим собой говаривал ваш дружок Шнейерсон: жить надо одним днем. Хотя это не просто, — Грызь искоса посмотрел на старину Гарри. — И действительно, как можно наслаждаться жизнью, если ты даже приблизительно не знаешь, что ждет тебя завтра, через час, через минуту? Знаешь только, что стареешь, что ждут тебя неизбежные болезни, страдания и прочая мерзость… А иной раз вообще что-то неожиданное… Знали бы вы, насколько неожиданное! Как, спрашивается, в таких невыносимых нравственных условиях наслаждаться жизнью?
— Всё, что вы говорите, необыкновенно интересно, не каждый же день с нечистой силой встречаешься, и поэтому хотел бы задать вам очередной вопрос.
— Понимаю, валяйте.
— Как это вам так похоже и органично удалось вписаться в образ Грызя?
— Мне-то? — чёрт удивился. — Да это проще простого. Вы даже не можете себе представить насколько вы все, люди, похожи на нас, чертей, я ж вам говорил…
— А у вас, простите за нескромность… словом, у вас копыта есть?
Грызь оживился:
— Гоголя начитались?
— И все же?..
— Копыта, говорите? А как же. Могу показать, — Грызь нагнулся с намерением задрать штанину.
Старина Гарри переполошился:
— Вы спятили! Вокруг полно людей! Не компрометируйте меня!
— Не хотите — не надо. Хотя копыта у меня — первый сорт. Кстати, у меня, как у каждого приличного черта, имеется полный бесовский комплект. Помимо копыт, ещё хвост, рога, складной трезубец и всё такое…
— То есть?..
— Позже узнаете. А сейчас намекну. Стандартный набор типового черта включает в себя много такого, что…
— А где они, эти все ваши причиндалы?
— Это точно, — глядя в иллюминатор, сказал старина Гарри, — кривоногость во всем… Глобальная кривоногость как стиль жизни.
Грызь засмеялся.
— А о рогах и говорить нечего. Рога есть у всех, уж поверьте, нам-то это известно доподлинно. Рога всегда были и всегда будут! Природа человека гнусна и лжива. И нечего тут на чертей кивать. А то всё черти, да черти… Будто вы, люди, лучше…
Старина Гарри вспомнил давнишнее воскресное утро. Кухня. Подгоревший кофе. Растрепанная жена в халате и шлепанцах на босу ногу. В воздухе витает привычная тревога перед ссорой.
Жена стала вяло подначивать Зубрицкого. Ни к селу, ни к городу припомнила какую-то ненужную историю из времен не столь далёкой молодости. Про какой-то театр и ресторан "Метрополь"… За ней тогда Тит ухаживал. Как бы спохватившись, добавила, что это было задолго до ее знакомства с Зубрицким. Сказала и замолчала.