— А соус? — привередничает Колосовский. — У тебя же никогда не бывает соуса. А без соуса вареный индюк — он и есть вареный индюк. Пища черни… — морщится он. Всегда строил из себя гурмана. На самом деле готов сожрать хоть дохлого аллигатора: было бы что жевать…
Колосовский продолжает ныть:
— Да и варится такой здоровенный оковалок долго. Не меньше двух часов. Я не выдержу.
— Ничего с тобой не случится, поголодаешь лишний час… — рассеянно говорит Раф. Его мысли уже заняты другим: скоро должна прийти некая невероятно хорошенькая особа, которая владеет секретами спиритизма, то бишь столоверчения или как там его…
Дотошный Зубрицкий вздыхает и тянется за энциклопедией.
Быстро листает страницы. Через минуту находит то, что нужно.
— Оковалком, — читает Зубрицкий и при этом злорадно щерится, — оковалком, к твоему сведению, Гера, называется часть говяжьей туши около таза. Говяжьей! И никак не индюшачьей! Надо быть аккуратным в выражениях, — резонерским тоном говорит он и захлопывает книгу, — особенно когда речь идет о возвышенном — о закуске…
Тит поднимает глаза к потолку и говорит с уважением:
— Ученый человек. Точность любит…
Герман пожимает плечами.
— Плевать, — высокомерно бросает он. — Кстати, чур, мне ножку, заднюю, левую, толчковую. И хвостик. А водку надо прямиком в морозильник. Когда она холодная, водка-то, она становится гуще, слаще и пьется лучше…
— Ты уверен? — Тит поворачивается к Колосовскому.
— Ну, конечно! Так и проскакивает, так и проскакивает, если ее опрокидонсом…
— А я люблю теплую… — признается Лёвин и вздыхает.
Зубрицкий смотрит на него с отвращением.
— Да, — продолжает Тит, — теплая водка, если к ней привыкнуть, то есть привыкнуть к ее омерзительному сивушному духу, воздействует на человека моментально. Она Ниагарой устремляется по пищеводу, достигает недр встревоженного организма и разливается благотворным, животворящим огнем, а там уже — искры, искры, искры! Вот и Антон Павлович говаривал…
Глава 9
Раздается слабый, как бы придушенный, звонок в дверь.
Приятели переглядываются.
— Какую ещё падлу несет в столь поздний час? — грозно произносит Раф, делая ударение на слове "ещё". И, вздернув подбородок, оглядывает собутыльников. Разыграно безупречно. Рассуждения Тита о мифическом театре, в котором он уготовил поэту роль какого-то несчастного Фирса, не прошли для Рафа бесследно и затронули его тонкую творческую душу. — Кто нарушает наш покой?
— Ну вот! Так всегда! — скулит Колосовский. — Только-только этот чертов индюк, с трудом делясь на четыре неравные части, начал вписываться в наше лукуллово застолье, как тут же какой-то подонок, какая-то алчная ссскотина! пытается ворваться в наш тихий уголок, чтобы узурпировать сиротский стол, столь многотрудно созидавшийся! Объедать голодного может только негодяй. И не просто негодяй, а негодяй голодный! А страшнее этого может быть только отвергнутая женщина или людоед. Раф, прошу тебя, не впускай в дом пятого едока. Скажи ему, что нам самим жрать нечего! Если это баба, мой тебе совет — потребуй сначала от нее полноценной сексуальной сатисфакции, а уж потом скармливай ей свою долю!
Через минуту Раф возвращается, ведя за руку ясноглазую девчонку лет восемнадцати.
Все поворачиваются в ее сторону.
Колосовский внимательно осматривает девушку с головы до ног.
Когда ему было столько же, он мог сожрать полтеленка. Девка крепкая, ядреная. Такая, если ее не остановить, сметет со стола все до последней крошки, что ей какой-то индюк! Вон как глаза горят! Как у голодной кошки! Сразу видно, что не ела добрых два дня… Где их только Раф выкапывает? Нет чтобы приводить сытых…
Он опять окидывает девушку взглядом. И только теперь замечает, что девушка совсем не дурна. Колосовский начинает рассматривать девушку с возрастающим интересом. Черт возьми, да она просто красавица!
Неожиданно легко он поднимается со своего кресла.
— Германом нарекли-и-и меня-я-я, — напевно грассируя, представляется бывший замминистра. Протягивает руку и вкрадчиво осведомляется: — А как зовут вас, о, дитя рабочих предместий?
Раф, отстраняя руку Геры, подводит девушку к столу и усаживает напротив Зубрицкого.