— У нее подружки есть? Такие же юные и обольстительные?
Раф кивает.
— Сколько угодно. Но все они привержены старинной традиции принадлежать сильнейшему, — говорит он и тычет себя в грудь.
Герман делает круглые глаза.
— Черт с тобой, — смягчается Раф, — одной могу поделиться. Она… — Раф задумался, опыт литератора позволяет ему моментально воссоздать в воображении образ реальной девушки, красавицы Наташи Лаговской, — словом, ланиты розовы ее и перси тяжелы, глаза глубоки, чресла широки и стан, как сахарный тростник…
— Ах, ах, — закудахтал Герман, — я, кажется, уже влюблен!
— Но, учти, она может оказаться тебе не по зубам…
— Ты мои зубы не трогай! Ты бы лучше о своих зубах беспокоился! Я-то в своих зубах уверен: они из легированной стали! В вот из чего сделаны твои?..
— Из фарфора. Севрского…
— Не знаю, не знаю… Не уверен. А вот мои… Знаешь, сколько я заплатил дантисту?..
— Откуда ж мне знать? Просто у тебя, может такое статься, как только ты увидишь подружку, пропадет не только желание вдуть ей, но и желание жить…
— Как это?..
— Позже поймешь… Кстати, из-за подружки ты лишаешься своей порции священной птицы. Я думаю, это будет справедливо.
— Хорошенькое дело! Ты хочешь сказать, что намерен отобрать у меня ужин в счет ночи с какой-то мифической девицей, которую я еще и в глаза не видел?
— Как знаешь. Это мое условие.
— Странное условие.
— Мне не нравится, когда у одного есть все, а у другого — ничего. Выбирай: либо ночь с незнакомкой, либо индюк.
— Даже не знаю, что и выбрать… Похоже, мне и остаток вечера придется пить вмокромятку, так, что ли? Сажать меня на насильственную водочно-спиртовую диету — это верх бесчеловечности! Кроме того, ты путаешь индейского петуха с ибисом. Тем не менее, я согласен. Ради ночи любви с обожаемой женщиной я готов на всё…
— Для тебя это жертва?
— Знал бы ты, — вздыхает Герман, — знал бы ты, как она велика… Я жрать люблю почти так же, как трахаться… — он делает паузу, раздумывая. Потом говорит: — Я все же уповаю на твое похвальное умение сострадать, я знаю, у тебя добрая душа… ты ведь отвалишь мне со своей тарелки кусочек… с коровий носочек?
Глава 10
Колосовский отворачивается от Рафа и наклоняется к Лёвину.
— Знаю я ее, эту пеструшку, — говорит он тихо. — Никакая она не Марта. Это Нелли-свеженькая. Мадемуазель изволит подрабатывать проституцией…
— Ах, как интересно! — с поддельным жаром восклицает Тит. Он думает о запахах, которые вот-вот начнут доноситься из кухни. И зачем-то добавляет: — Сугубо, отнюдь, поелику…
— Девица сочная. Ничего не скажешь. Кажется, ущипни, из нее сок брызнет, — шепчет Герман с воодушевлением. — О, как я его понимаю, этого чертова Шнейерсона! — Герман мелко трясет головой. — Но она-то?.. Что она нашла в этом полудохлом старике, пораженном сколиозом?
— Я больше чем уверен, что она от него без ума.
— Быть без ума от Рафа?! Ты, случаем, не рехнулся?
— Нет-нет, повторяю, я просто уверен, она была не в силах устоять перед неотразимыми прелестями Рафа.
— И что же это за прелести?
— Он во время этого самого дела поскрипывает на манер немазаной телеги и погромыхивает, как железный бочонок, набитый ржавыми гвоздями. Сам не раз слышал. Наверно, ей это нравится.
— Ты полагаешь? Я тоже слышал. И тоже не раз. Но мне не нравится. Господи, — Герман ладонью хлопает себя по колену, — что за молодежь нынче пошла, никакого стыда, одна извращенность! Но самое странное не это, — задумчиво продолжает он, — мне интересно знать, откуда эта прошмандовка научилась разным хитрым словечкам, вроде "лошадности", и вообще?.. Стихами, видите ли, ей вздумалось развлекаться…
— Ты же сам начал.
— Я, я… Я это совсем другое дело! И все же странно…
— И ничего здесь странного нет, — пожимает плечами Тит, — студенточка филфака или еще чего-то, столь же гуманитарненького, на досуге подрабатывает, как может. В дни нашей юности далекой студиозусы, чтобы заработать на бутылку и обед в столовке, по ночам разгружали вагоны с углём, а сейчас на тяжкий труд никого не тянет — мода прошла… Сейчас по ночам занимаются другими делами. Куда более приятными.