— Вот я еврей… — начал Раф. Ему вдруг почему-то захотелось поговорить о книге Солженицына "Двести лет вместе". О том, что Александр Исаевич тенденциозен. И о многом другом…
— Да какой ты еврей, — отечески успокоил его Герман. Его голос был полон благосклонного сочувствия.
Колосовский развил свою мысль. Он сказал, чтобы Раф не очень-то на себя наговаривал, потому что, по его мнению, Раф не очень-то и еврей. А если и еврей, то какой-то… ненастоящий, что ли.
Герман всегда считал, что еврей — это не поддающееся излечению, но, слава Богу, не слишком тяжелое заболевание, имеющее, правда, хронический характер.
И он по-приятельски спешил уверить Шнейерсона, что дела у того не так уж плохи и что ему еще жить да жить, и что с такой болезнью можно почти без проблем дотянуть до глубокой старости. Другие же живут. И ничего.
Сказав "Да какой ты еврей", Герман как бы выдавал Рафу индульгенцию за грехи его предков, которые — кто спорит? — были виноваты не только в том, что сами родились евреями, но и в том, что, как бы они ни хорохорились, а таки произвели на свет потомка и тоже, увы, еврея.
Хорошо, что это произошло в России. Которая, хотя и прославилась еврейскими погромами, тем не менее, сынам Израиля, имевшим счастье родиться под бледным русским небом, сумела привить славные черты типичного россиянина. В числе коих — патриотизм, чисто русское разгильдяйство и любовь к пьяным загулам.
Сказав "Да какой ты еврей", Герман великодушно признавал за Рафом эфемерное право поставить ногу на ступеньку рядом с собой — природным русаком с польскими корнями, он давал понять, что Раф больше русский, чем еврей. А быть русским или представителем любой другой национальности — это неоспоримо и это знает каждый дурак — куда лучше, чем каким-то засранным евреем.
Раф так долго раздумывал над словами Германа, что забыл, о чем хотел говорить…
Глава 27
Тит очнулся от дрёмы и тут же начал долго и нудно рассказывать о своем отце. О его мужестве, несгибаемой стойкости во времена тяжких испытаний, об искренней вере в то, что справедливость возможна в том случае, когда каждый на своем месте будет честен, благороден и добр.
И говорил, говорил и все время подчеркивал, каким был его отец тихим, незаметным и скромным человеком.
— Этот маленький человечек… — говорит Тит.
— Ты говоришь о нем, как о каком-то карлике, чуть ли не лилипуте… Какого он был роста? Я его помню, он был таким же, как ты… У тебя какой рост?
— Метр восемьдесят пять. Но я вешу в два раза больше отца! Так вот, этот маленький человечек, этот титан секса, зачал меня на стороне, и моя мать узнала о моем рождении лишь тогда, когда отец, как-то под утро, шатаясь и пьяно сквернословя, принес меня в клюве, объяснив ей, что только что нашел новорожденного малютку в брюссельской капусте…
Сказанное Лёвиным приводит к тому, что Зубрицкий тянется к бутылке и наливает всем по полстакана.
Слово берет Раф.
— А теперь я бы хотел задать Рогнеде несколько вопросов. Кстати, надеюсь, всем понятно, что наши беседы и наши встречи носят строго конфиденциальный характер. Итак, милая Рогнеда, медиум вы наш лучезарный, скажите, пользовались ли вы вашим даром прежде?
— Мало иметь дар, господин председательствующий. Меня окружают сокурсники, народ, по большей части, невежественный и, как говорится, без полета… Им бы только налиться пивом и рассуждать о своей гениальности…
— Хорошие ребята, — одобрительно наклонил голову Зубрицкий, — на нас похожи… Мы тоже любим пиво. А уж порассуждать…
— Люди мало задумываются над тем, зачем им была дарована жизнь, — сделав это открытие, Рогнеда победоносно посмотрела на друзей.
— И правильно делают, — цинично заметил Зубрицкий. — Им и так все понятно. Они просто живут, радуясь, огорчаясь, страдая, влюбляясь, плодя себе подобных, словом, совершая все то, что и составляет смысл и содержание жизни…
— Вы говорите, как учитель математики…
— Пусть я говорю, как учитель математики, но все, что вы услышали от меня, я готов повторять до бесконечности. Людям всё понятно, и они живут, не забивая себе головы отвлеченными понятиями и абстрактными вопросами. Хотите получить ответы, ступайте в сумасшедший дом. Там навалом таких, как вы…