— Как не помнить, — бесстрастно ответил старина Гарри. — Очень милые барышни. И недорогие…
— В следующий раз позаботься, пожалуйста, выписать подороже. Преступно экономить на здоровье друзей… У меня даже не капает, а течёт! Но триппер, — с угрозой промолвил Тит, — это еще далеко не все… Вернее, это лишь часть плохих новостей…
— Не гневи Бога: разве триппер, подхваченный в зените разбушевавшегося климакса — плохая новость? Я бы поостерегся так говорить. Радоваться надо, что ты еще в строю, что у тебя, в твои семьдесят, еще функционирует агрегат и ты способен болеть болезнями юнцов… Прочистишь дуло и опять примешься за старое. Так что, я приравнял бы свалившийся на тебя триппер к манне небесной или выигрышу джек-пота…
— Тебе бы всё только острить! А ты знаешь, сколько стоит лечение? — булькающим голосом спросил Лёвин. Было слышно, что Тит что-то жует. Зубрицкий тут же спросил:
— Что ты ешь?
— Сухарик. Отобрал у нищего на паперти. А если честно, я только дома и могу пожрать по-человечески. Как вспомню этого шнейерсоновского индюка…
— Так что ты ешь? — старина Гарри почувствовал внезапный голод.
— Краковскую колбасу. Откусываю прямо от круга. Жирновата, сволочь, но все равно очень вкусно…
— Без хлеба?
— Почему без хлеба? С хлебом. С хлебобулочным изделием, изготовленным на московской фабрике номер четыре 22 августа нонешнего года, пекарь Дуня Кулакова, артикул сто одиннадцать тысяч тридцать два, цена договорная…
— Может, заедешь?
— Лучше ты приезжай, — заурчал Тит; даже по телефону было слышно, с каким воодушевлением он жует, — я не в силах оторваться от колбасы. И потом, я вообще не могу отлучаться из дому: с минуты на минуту должна прийти врач…
— Так быстро?
— За деньги, знаешь, и не такое можно…
— Откуда у тебя деньги?
— Продал остатки совести и сдал пивные бутылки…
— Думаешь, этого хватит?
— На сифон не хватило бы, а на какой-то задрипанный триппер уж как-нибудь… Так ты приедешь?
— Приеду. Вот только приведу себя в порядок…
— Вваннна, чашечка кофа?
— Во-во… И светозарная мечта о краковской колбасе, если ты не искрошишь ее своими вставными челюстями…
Сохранять равнодушный и игривый тон старине Гарри было не просто. В его голове вертелось: "…профессор Зубрицкий… в области физики… Нобелевский комитет… Доктор Ларс Юнссон…"
Глава 32
— Меня страшно беспокоит Раф. И Герман. Хотя Герман — в меньшей мере, — говорил Тит. Он был в засаленном махровом халате и шлепанцах на босу ногу. Сизые щеки Лёвина покрывала двухдневная щетина. Взъерошенная куафюра указывала на то, что Тит еще не был в душе.
Друзья сидели в рабочем кабинете Лёвина. На письменном столе, сияющем лакированной поверхностью, стоял поднос с двумя чайными приборами, серебряным блюдом с бутербродами и пустой хрустальной конфетницей на коротких толстеньких ножках.
Роскошь в стиле федотовского "Завтрака аристократа", подумал старина Гарри.
— И где же обещанная краковская колбаса?
— А ее и не было… Я пошутил.
— А бутерброды с чем?
— С сыром.
— И только?..
— Ешь, что дают.
— Фи…
— Ешь, ешь, а то и этого скоро не будет.
— Ты, конечно, не читал сегодняшних газет?
Тит покосился на Гарри.
— Само собой, — Лёвин провел рукой по волосатой груди. И, поймав вопрошающий взгляд старины Гарри, пояснил: — мне было не до этого, я все утро думал о том, как жить дальше.
— Здесь когда-то были конфеты, — Гарри Анатольевич указал пальцем на конфетницу.
— Были, — Тит с готовностью кивнул. — Перед твоим приездом я их предусмотрительно съел. Так что в газетах?.. Что-нибудь о Германе?
Зубрицкий встал, подошел к Лёвину и бросил ему на колени кипу газет.
Пока Лёвин делал вид, что просматривает прессу, старина Гарри вышел из кабинета и отправился в путешествие по квартире.
"Шестикомнатная, как у подлеца Шнейерсона, — рассуждал про себя старина Гарри, царапая подковками дубовый паркет, — и, пожалуй, даже побольше, чем у подлеца Шнейерсона. Непонятно, каким образом подлец Лёвин заполучил этот чертог — двухэтажный, с четырьмя лоджиями, двумя ванными и тремя сортирами? Ну, ничего, посмотрим, кто кого! Даже если мне не дадут Нобеля, то что-нибудь мне всё же дадут!"