С той поры прошло лет тридцать или больше, но Горький и теперь не изменился. Каждое его произведение только затем и написано, чтобы преобразовать человечество. Горький, когда пишет, твердо верит, что, стоит людям прочитать «Кожемякина» или «Супругов Орловых», — и взыграет честная, чистая, веселая жизнь. Кроме и больше этого он ничего не желает.
Жалко людей; люди живут плохо; надо, чтобы они жили лучше, — таков единственный незамысловатый мотив всех рассказов, романов, стихотворений и пьес Горького, повторяющийся чем дальше, тем чаще.
Прежде Горький был писатель безжалостный. Но перед революцией он стал проповедовать жалость. В его последних книгах слово жалко на каждом шагу, так что даже странно читать. Вопреки правдоподобию, словно сговорившись заранее, все новые персонажи Горького один за другим упорно повторяют слово жалко, и Горький не дает им уйти со страницы, покуда они этого слова не скажут. В конце концов эти однообразные демонстрации жалости кажутся весьма нарочитыми; но замечательна та упрямая настойчивость, с которой Горький демонстрирует жалость. Во время войны он напечатал продолжение «Детства», автобиографическую повесть «В людях», и там чуть не в каждой главе говорится об этой жалости.
Вот Пашка Одинцов, богомаз, круглоголовый подросток, лежит на полу и плачет:
— Ты что?
— Жалко мне всех до смерти... До чего же мне жалко всех, господи! («В людях», гл. XIV).
Вот бабушка Горького — бродит с ним по лесу и говорит слово в слово:
— Как подумаешь про людей-то, так станет жалко всех (гл. VI).
Вот Смурый, повар, сидит на корме парохода и говорит слово в слово:
— Жалко мне тебя... и всех жалко... (гл. V).
И Татьяна в рассказе «Женщина» тоже говорит слово в слово:
— Господи, жалко всех, всю-то жизнь наскрозь, всех людей!
И горбатый Юдин в очерке Горького «Книга»:
— Как жалко всех!.. Как жалко людей!
И Павел в романе «Мать»:
— Жалко всех.
И в романе «Исповедь» — Матвей:
— Жалко мне стало всех.
— Мне народ жалко, бесчисленно много пропадает его зря! — говорит Силантьев в рассказе «В ущелье».
И прекрасная Леска в очерке «Сторож» твердит:
— Жалко мне тебя... Ой, всех жалко мне[5].
Девять человек слово в слово: жалко всех. Не то, чтобы им было жалко одного или двух, — нет, им жалко всех, они жалеют весь мир. В простонародьи это очень редкое чувство — сострадание к миру, ко всему человечеству; жалость простолюдина конкретна: к тому или к этому страдающему — страдающему сейчас, у него перед глазами. Но герои Горького повторяют один за другим, что им жалко всех, всю вселенную. В особые мгновения их жизни их охватывает восторг человеколюбия, когда они словно сораспинаются миру.
Горькому так дороги эти слова: жалко всех, что он не во всякие уста их влагает, а только в избранные, в самые лучшие, в уста своих любимых героев. В этом он видит высшую их красоту, — в том, что они сидят, разговаривают, да вдруг и просияют чрезмерной, невыносимой любовью ко всем. Горький в своей повести «В людях» приписывает и себе такие же внезапные вдохновения жалости ко всему человечеству.
«Я испытывал мучительные приливы жалости к себе и ко всем людям», — говорит он в десятой главе и с большим однообразием многократно указывает, что в юности, бывало, кого ни встретит, того и жалеет, до краев наполняется жалостью. И когда в первой главе этой повести он встретил какого-то Сашу, он написал про него:
«Сашины вещи вызвали во мне чувство томительной жалости».
Когда во второй главе появился его уличный друг Кострома, он и про того написал:
«Мне стало... жалко Кострому».
Вспомнил мать:
«Мне было жалко ее...»
В пятой главе вывел пароходного повара Смурого, и, конечно, не преминул пожалеть и того:
«Все боялись его, а я жалел».
В шестой то же самое снова:
«Мне было жалко и его и себя».
В седьмой появился какой-то солдат:
«Мне стало жалко солдата»...
В восьмой снова появился какой-то солдат:
«Почти до слез жалко солдата и его сестру».
В девятой появился какой-то чертежник.
«Мне было жаль его».
В десятой — офицер:
«Мне стало жалко офицера».
В двенадцатой — мужики:
«Эти угрюмые мужики... — вызвали у меня жалость к ним»...
В пятнадцатой — какой-то приказчик:
«Мне стало жаль его».
В восемнадцатой — какая-то гулящая женщина:
«У меня от... жалости к ней навернулись слезы»[6].
Горький точно вменяет себе в обязанность возможно чаще произносить слово жалко. В одной из своих предреволюционных статей он сочувственно цитировал письмо какой-то курсистки, которая требовала, чтобы все писатели говорили одно слово «жалко». (Горький. Статьи. Пг., 1918, с. 125).
Заметьте, это не ровная жалость, а какой-то внезапный прилив и отлив. Она накатывает на него и отхлынывает. Как и всякое вдохновение, она неожиданна. Еще за минуту до этого был он равнодушен и недобр. Но вдруг (именно вдруг!) пожалел. Все творчество Горького питается этим вдруг, этой внезапной экстатической жалостью. Можно легко доказать, что даже безжалостное свое ницшеанство он взлелеял в себе из жалости. Теперь в его повести «В людях» многие назойливо-часто твердят:
— Людей нужно жалеть!
— Ты и камень сумей пожалеть.
— Людей везде теснота, а пожалеть нет ни одного сукина сына.
Не беда, если это выходит назойливо: Горький не боится надоесть. В каждый данный период его творчества у него имеется одно какое-нибудь любимое слово, которое с большим однообразием он повторяет, как заклинание, множество раз: при всяком случае, из страницы в страницу, из повести в повесть, без конца он вдалбливает в нас одно и то же, то, что считает полезным для нас, а придется ли нам это по вкусу, он заботится меньше всего.
Придирчивым читателям, пожалуй, покажется, что он мог бы и не повторять по инерции столько раз, в одних и тех же выражениях, словно заученный урок, одну и ту же привычную формулу. Но мы чувствуем, что здесь проявилось его драгоценное качество — его упорная воля: подобно другим улучшателям мира, желающим во что бы то ни стало осчастливить людей подобно Фурье или Роберту Оуэну, он, как мы ниже увидим, гениально упрям в пропаганде тех своих чувств и мыслей, которые кажутся ему единоспасительными, и никогда не упустит возможности демонстрировать их снова и снова...
IV
Горький требует, чтобы мы были жалостливы, так как ему кажется, что в жестоких условиях мучительной русской жизни жалость необходима, как воздух.
Ни один из русских писателей не чувствовал с такой остротой, что русская жизнь мучительна. Может быть, побуждаемый своей порывистой жалостью, Горький только и твердит в своих книгах, что наша жизнь устроена плохо, что нужно ломать эту дурацки-жестокую жизнь и устроить себе новую, помягче. Это чувство и сделало Горького — задолго до революции — революционным писателем, потому что всякая революция есть воплощение этого чувства.
Горького оно не покидало никогда. — «Смотрите, как по-дурацки и жестоко устроена ваша жизнь» — таково содержание всех его книг.
По своей публицистической привычке, Горький повторяет эту фразу почти без изменений во всех своих книгах.
— Отчего люди так нехорошо живут? — спрашивает кто-то в его повести «Мать».
И в другой повести, «Жизнь ненужного человека», даже полицейский сыщик спрашивает:
— Отчего люди так нехорошо живут?
И в третьей его повести «По Руси» читаем:
— Как же люди-то живут?
— Плохо, недостойно себя живут, в безгласии и невежестве, в неисчислимых обидах нищеты и глупости.
Для Горького это единственный факт, заслоняющий все остальные.
6
М. Горький. В людях. Изд. «Парус», Пг., 1918, с. 14, 24, 37, 88, 92, 95, 105. 127, 148, 162, 174, 196, 250, 303.