— О, возвращенная молодость! Из прошлого, из давнего «вчера» добытое мгновение, остановившееся мгновение! — Фауст подбегает к окну и видит Швиттау, объятый временем и текущий в нем. Через дорогу — дом Фауста и в окне — знакомое лицо старой экономки. Время неизменно вокруг, ничто не изменилось, и только Фауст вынут из времени, преображен, вопреки всем расписаниям истории этого удивительного мира!
— Тру-ля-ля-ля! — раздался позади распевающий голос Мефистофеля, и, обернувшись, увидел Фауст его улыбающимся и веселым, гордо возвышающим гипотенузу своего носа над верхней губой.
— Итак, мы довольны? — полунасмешливо спросил он.
— О! — воскликнул Фауст. — Я еще не пришел в себя и, клянусь, никогда не испытывал подобного восторга! Я чувствую, как кипят во мне сила и жизнь! Я это — или не я? О! Я счастлив невероятно! Молодость и сила возвращены, как возвращается в счастливых случаях украденное ожерелье! Я готов служить вам всю свою жизнь! Если вам угодно, я могу действительно признать жизнь человека бессмысленной и ненужной, до последней степени, хотя, признаться, сейчас это будет мне довольно-таки трудно, ибо сейчас я чувствую себя счастливым вполне и жить хочу самым головокружительным образом!
— Мне не нужно твоего вынужденного заявления и не нужно, чтобы ты признал жизнь бессмысленной, милый Фауст, — улыбаясь, ответил Мефистофель, — но мне совершенно необходимо, чтобы ты убедился в том, что ваша жизнь действительно бессмысленное учреждение, и в дальнейшем стал моим союзником.
— Ох, не легко вам будет убедить меня в этом, дорогой профессор!
— Посмотрим это…
— Не легко! Жажда жизни кипит во мне!..
— Посмотрим….
— Черт возьми, я никогда не думал, что это так славно — быть молодым!
— О! Легковерное заблуждение, в которое так легко ввергнуть людей! — воскликнул Мефистофель. — Все призрачно, все обманно! И как скоро ты будешь убежден в этом!
— О, я вас прошу, сделайте со мной, что хотите, но продлите еще это мгновение, не лишайте меня еще, хоть немного времени, этой чудесной возможности — смотреть без страха на землю — возможности дышать своей молодостью и силой!
— Я и не думаю этого сделать! Напротив, к твоим услугам все, что можешь пожелать! Не смущайся — я уже подозреваю о нем — назови свое желание. Я исполню его!
— Вы великий психолог, — сказал, слегка покраснев, Фауст, — меня действительно томит одно желание, которое свойственно молодости!
— Жажда любить, петь романсы или сочинять стихи для глуповатой блондинки или капризной брюнетки, чтобы в виде награды за усердие получить право проникнуть в ее спальню!
— О, не смейтесь над этим великолепным чувством! Оно действительно сжигает мое сердце и пламенем разливается по всему телу!
— Все говорят одними и теми же словами, — усмехнулся Мефистофель, — это доказывает лишь, что чувство это у всех совершенно одинаково!
— Я не знаю, так ли это, — сказал Фауст, — но клянусь, мне трудно сейчас думать о чем-либо другом, кроме женщины.
Глаза Мефистофеля провалились, исчезли, темные провалы блистали на месте их, как во время разговора в кабачке Пфайфера.
— Твое желание нетрудно выполнить, — проговорил он.
Глава восьмая
День великолепных начал
Швиттау, объятый временем и текущий в нем, — Фауст покидает его.
— Итак, мы начинаем! — воскликнул Мефистофель и вывел его на улицу. За окном домика доктора Фауста испуганное, на коем запечатлела бессонница печать свою, лицо экономки. Фауст припоминает смутно бывшее вчера и ничего узнавать не хочет. И экономка не узнает его, преображенного, обуянного молодостью лет, восставшего юношей из старческого почти небытия…
— Куда? — спросил Фауст.
И, не отвечая, повел его Мефистофель сквозь тесные, поросшие невысокими домиками улицы к вокзалу висячей электрической дороги.
С восторгом и любопытством посмотрел Фауст на людей и не случайно выбрал место в вагоне, рядом с молодой женщиной в шляпке, возвращавшейся, очевидно, на дачу Мефистофель же занял место позади их, отбросившись на спинку дивана и полузакрыв глаза. Руки он возложил на живот.