— Он? — пренебрежительно отозвался о школьном друге общий знакомый. — Да он бы её на постамент поставил и молился перед ней на коленях, а ей совсем другое требуется. С кем только она не спит!
— Что ты говоришь! — удивилась я. Не притворялась и в самом деле была удивлена, уж этого я не ожидала. — А ты откуда знаешь?
— Так я же тоже с ней спал, дама с темпераментом. Да ты что, с луны свалилась? Как джентльмен, я обязан бы был скрывать этот факт, но и без того все знают, а она в основном имеет дело далеко не с джентльменами. Подбирает кандидатов по другим качествам. Вот, к примеру, последний. Амбал, для рыночной торговки ящики с овощами таскает. Думаешь, он никому не хвастается своими победами?
— О Боже! — вскричала я совершенно ошарашенная. — Покажи амбала! Не поверю, пока не увижу его собственными глазами. Может, все-таки в нем что-нибудь такое есть?
— Ты что, совсем дура? Разумеется, есть, и, думаю, немало. А мне делать нечего, только тратить время на глупости! Если хочешь, сама поезжай и посмотри. Рынок на Тамке, у пересечения с Тихой. Овощной ларёк под полосатым зонтом. Прямо на углу Тамки и Тихой.
Я поехала на Тамку и с удовольствием рассмотрела любовника. И в самом деле, прекрасный экземпляр молодого быка, с явным преобладанием формы над содержанием. Вон, ящик в пятьдесят килограммов, не меньше, переставил одной ручкой с такой лёгкостью, словно это спичечный коробок. Немаловажное достоинство у мужчины… Поскольку я не уточнила у своего информатора, состоит ли амбал при Галине сейчас или состоял раньше, пару месяцев назад, я решила лично выяснить данное обстоятельство и бросила якорь на Тамке.
Мне повезло, все выяснилось в тот же день. Торговка овощами закончила работу, амбал загрузил в автофургончик её ящики, а тут подъехала на своей машине Галиночка и подхватила мальчика, ещё тёпленького. Но возможно, она отвозила его… на уроки в вечерней школе? И я поехала за ними. Нет, не в школу везла Галина юношу, а к себе домой, я ведь хорошо знала дом, где жил Гжегож, мне не обязательно было ехать впритык за ними, я издали наблюдала за тем, как оба вышли из машины и вошли в подъезд. Пришлось набраться терпения, выяснять, так уж до конца. К счастью, печка в моей машине грела хорошо, я набралась терпения и, прождав до двух часов ночи, решила — чего уж яснее. Больше ждать не имело смысла, и я вернулась домой.
Письмо Гжегожу написала сухое, краткое, в осторожных выражениях изложила факты и полученную информацию, воздержавшись от собственных комментариев. Общий стиль письма нарушили несколько фраз в конце:
«Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что за такую информацию можно возненавидеть человека на всю жизнь, так что сильно рискую. Но ничего не поделаешь, просьбу твою я выполнила, а там будь что будет. На твоём месте я бы предпочла знать пусть горькую, но правду, а ведь всякий судит по себе. В окна твоей квартиры я не заглядывала».
В ответ Гжегож прислал только одно слово «Спасибо» и на какое-то время замолчал. Молчал довольно долго.
Мне это было даже на руку, ибо мой второй спутник по жизни жутко ревновал меня к прошлому. Мир, оказывается, кишмя кишел моими бывшими хахалями, и каждое полученное мною письмо могло быть от одного из них. С трудом примирялся он с существованием только моего бывшего мужа, все же остальные были мне категорически запрещены. Я даже не очень возмущалась, видя в этом проявление неземной любви ко мне. Тем не менее Гжегожа старательно скрывала от своего второго мужа.
К счастью, мне писали ещё несколько знакомых из Ирака и один бывший коллега, которого занесло в Марокко, так что, когда Гжегож наконец прервал молчание, его корреспонденция затерялась в толпе. Гжегож сообщил мне, что приезжает в отпуск, о чем жена не знает и не должна знать. Отпуск у работающих по контракту явление чрезвычайно редкое, но он едет. Постарается быть в Польше в начале июня, у нас только начинается сезон отпусков, так что у него есть все шансы застать обожаемую жену ещё в Варшаве. И просит узнать, когда она собирается в отпуск. Ответить письмом я уже не успею, он позвонит мне.
Узнать о Галиночкином отпуске оказалось легче лёгкого. Работала она врачом в поликлинике, а там уже давно висели для всеобщего обозрения пациентов графики отпусков всех врачей. Она шла отдыхать в августе.
Чего я только не делала, чтобы до июня меня никуда не отослали в командировку, чтобы торчать в Варшаве! Узнала о времени прибытия самолётов из Дамаска и не отходила от телефона. О том, чтобы поехать в аэропорт в одиннадцать часов ночи и речи не было, супруг такого не допустил бы. Гжегож позвонил из аэропорта Окенче.
— Привет, моя дорогая, — сказал он. — Ну и как?
— В августе, — ответила я, приходится признать, довольно лаконично.
— Спасибо! — сказал он и повесил трубку. Мой актуальный повелитель, ясное дело, насторожился немедленно и накинулся на меня с расспросами. Кто звонил да почему, в чем дело и ещё в такую позднюю пору?
— Януш звонил, — как можно небрежнее ответила я. — Поинтересовался, когда Витек отправляется в отпуск. Я случайно знала, поэтому и могла ответить с ходу. Он поблагодарил и отключился. Вот и все.
Нет, не все, от моего так просто не отделаешься.
— А почему он не мог позвонить утром? Приспичило ночью?
— Да не знаю я, ну что пристал? Не мог, наверное, они с Витеком отправляются в отпуск на байдарках со своими девушками, надо все организовать. Подумаешь, позвонил, да я его и без этого каждый день на работе вижу!
— Вот это-то мне и не нравится…
Нет добра без худа. В ту пору моё несчастье заключалось в величайшем счастье. Ревность, она, конечно, себя оказывала, но помимо того я по шестнадцати часов в сутки слышала… Нет, больше, ведь он вечно звонил на работу. Так вот, круглые, можно сказать, сутки я слышала: люблю тебя безмерно, нет мне без тебя счастья в жизни, а ты лишь снисходишь ко мне, я тридцать пять лет искал такую женщину (холера, начал, видно, чуть появившись на свет), ты для меня одна-единственная, света Божьего не вижу из-за тебя, ты для меня все, если тебя потеряю — не знаю, что сделаю. И все в таком же духе. Помимо вышеприведённых глупостей он обладал огромным личным обаянием, страсть так и кипела в нем, и я не была бы женщиной, если бы это не воздействовало на все мои чувства во главе с Советским Союзом. Пардон, что значат привычные штампы, я хотела сказать — во главе с сердцем. А вдобавок его полюбил мой сын от первого брака, так что увязла я капитально.
Для того чтобы встретиться с Гжегожем, пришлось прибегнуть к тысяче уловок. Встретились мы, разумеется, в рабочее время. И лишь благодаря тому, что он был на машине, — удалось у Галиночки оттягать.
— Нескладно как-то у нас получается, — сказал Гжегож, направляясь в сторону парка. — Тогда ты там что-то такое говорила о своих чувствах, а сейчас я готов тебе сказать то же самое. Ты любишь его?
Я ответила честно:
— Не знаю. Он мне нравится, и я ценю его отношение ко мне. Верю в то, что чувства его искренние и прочные, хватит века на два. А такое не часто встречаешь.
Кретинка!
— Что ж, портить тебе жизнь не стану, ты знаешь. Но ведь это не помешает…
Ещё как помешает. Я по природе своей была однолюбкой, а к тому же меня обижала патологическая ревнивость нового супруга, его недоверие и подозрительность по отношению ко мне, и назло ему я твёрдо решила сохранять ему верность.
Быстро перевела разговор на другое. Мне хотелось знать, не повредит ли ему в зарубежной работе неожиданный отпуск, я знала, что работодатели неохотно отпускают контрактников на родину, к тому же доходили какие-то туманные слухи, якобы кто-то из земляков подкладывает ему в Сирии свинью, пытаясь занять его место.
— Нет, — успокоил он меня. — На этот раз мне ничего не сделают, и знаешь почему? По очень простой причине: это зависит от одного из любовников моей жены, а он не заинтересован в моем присутствии в Варшаве. Дурак, думает, я помешаю ему в амурных делах! Нет, я спокойно возвращаюсь на работу по контракту, и ноги моей здесь не будет, а Галиночкиной — в Дамаске. Вскоре я обрету свободу и ни о чем так не жалею, как о том, что ты занята.