Внезапно мы увидели, что к нам приближается чудовищного вида с анто на точь-в-точь в таком же одеянии, как ее собрат из Розетты; но если мужчина, на наш взгляд, был всего лишь не особенно привлекательным, то старуха показалась нам просто отвратительной. По мере того как она подходила все ближе, меня охватили жуткие опасения: а вдруг ей вздумается, увидев, что мы иностранцы, одарить нас своими ласками? Я поспешил поделиться этой мыслью со своими спутниками, и они задрожали всем телом. К счастью, мы отделались лишь страхом: старуха ограничилась тем, что попросила у нас подаяние; мы поспешили дать ей хлеба, фиников и несколько монеток. Получив этот выкуп, она удалилась, позволив нам завершить трапезу. Через два часа ветер стих, и мы снова тронулись в путь.
Мы медленно продвигались вперед: если раньше помехой нам был встречный ветер, то теперь нам мешала малая глубина реки, и, хотя наше судно имело осадку всего лишь в три фута, оно иногда касалось песчаного дна. Так что за четыре или пять часов нам с великим трудом удалось проделать всего лишь два-три льё. Ближе к вечеру мы увидели, как на красноватом горизонте медленно поднимаются три симметричные горы, острые контуры которых прорисовывались на фоне неба: это были пирамиды!
Прямо на глазах пирамиды становились все больше, в то время как по левую руку от нас первые отроги Ливийских гор сжимали между своими гранитными склонами русло Нила.
Мы замерли, не в силах оторвать взгляд от этих гигантских сооружений, с которыми были связаны столь великие деяния древности и столь славные памятные события недавних дней! Здесь новоявленный Камбис дал очередную битву, и мы могли, подобно Геродоту, видевшему кости персов и египтян, в свой черед отыскать на ее поле останки наших отцов!
По мере того как солнце опускалось за горизонт, его отблески поднимались по склонам пирамид, основания которых уходили в тень; вскоре уже сверкала лишь одна вершина, напоминавшая раскаленный докрасна клин; затем и по ней скользнул последний луч, похожий на пламя, пылающее на верху маяка. Наконец, само это пламя отделилось от вершины, как если бы оно поднялось в небо, чтобы зажечь звезды, засверкавшие уже мгновение спустя.
Наш восторг граничил с безумием, мы рукоплескали и радовались этим великолепным декорациям, а затем позвали капитана, попросив его не трогаться с места ночью, чтобы на следующее утро мы не упустили ни единой подробности из величественного пейзажем, который должен был развернуться перед нашими глазами. Все складывалось превосходно: он, со своей стороны, явился сказать нам, что из-за трудностей плавания судну придется бросить здесь якорь. Мы еще долго стояли на палубе, глядя в сторону пирамид, хотя различить их в темноте уже было невозможно, а потом отправились к себе под навес, чтобы поговорить о пирамидах, коль скоро нельзя было их видеть.
Наутро я проснулся первым и с удивлением обнаружил, что все еще спят, хотя уже давно рассвело. Я чувствовал недомогание, похожее на гнетущее сновидение, и разбудил своих спутников: все они находились в таком же болезненном состоянии; мы вышли из-под навеса: воздух был тяжелым и удушливым, а унылое и тусклое солнце всходило за пеленой раскаленного песка, поднятого ветром пустыни. Мы ощущали, что у нас стеснено дыхание, как бывает, когда попадаешь в слишком сгущенную атмосферу; воздух, которым мы дышали, обжигал нам грудь. Не понимая, что происходит, мы огляделись по сторонам: матросы и капитан неподвижно сидели на палубе джермы, завернувшись в плащи, одна из складок которых прикрывала им рот, что придавало этим людям сходство с Дантовыми персонажами на рисунках Флаксмана; живыми оставались лишь их глаза, устремленные на горизонт, в который они с беспокойством вглядывались. Наше появление на палубе, казалось, нисколько не отвлекло их от этого занятия; мы обратились к ним, но они остались безмолвными; наконец я осведомился у самого капитана о причине подобного уныния; тогда он указал рукой на горизонт и, по-прежнему прикрывая рот плащом, произнес:
— Хамсин.
Едва было произнесено это слово, как мы в самом деле увидели все признаки этого губительного ветра, которого так страшатся арабы. Пальмы, раскачиваемые переменчивыми порывами ветра, гнулись во все стороны, как если бы в небе скрещивались потоки воздуха; поднятый ветром песок хлестал нас по лицу, и каждая его крупинка обжигала, как искра, вылетевшая из горнила печи. Встревоженные птицы спускались с высоты и летали, прижимаясь к земле, словно спрашивая у нее, какая беда ее терзает; стаи ястребов с длинными и узкими крыльями кружились в небе, испуская пронзительные крика, а затем вдруг камнем падали на верхушки мимоз, откуда они вновь стрелой взмывали ввысь, ибо ощущали, что дрожат даже деревья, как если бы неодушевленные предметы разделяли ужас живых существ. Ни один из таких видимых признаков не ускользнул от внимания наших арабов, но по их бесстрастным, устремленным в одну точку глазам и непроницаемым лицам невозможно было определить, являлись ли эти приметы благоприятными или тревожными.