— Эль-Маср! — вскричал он, пуская осла в галоп и жестом приглашая нас следовать за ним.
Нас не нужно было упрашивать, а наши верховые животные, чувствовавшие, что они возвращаются домой, старались изо всех сил, разделяя наше нетерпение.
Вскоре мы увидели Каир, в полном одиночестве возвышавшийся среди океана песка, чьи раскаленные волны беспрестанно бьются о его гранитные стены и в конце концов проделали бы в них бреши, если бы дважды в год Нил, могучий союзник города, на короткое время не вызволял его из этой докучливой осады. По мере нашего приближения к городу мы различали чередующуюся окраску зданий и изящные очертания куполов; затем над раскрашенными зубцами, венчающими крепостные стены, взметнулись вверх, напоминая собой гигантские шахматные фигуры, минареты трехсот мечетей; наконец, мы достигли ворот Победы — самых красивых из более чем семидесяти ворот в городских стенах Каира; через эти ворота 29 июля 1798 года, на следующий день после битвы у Пирамид, вступил в город Бонапарт.
Едва мы въехали в город, как г-н Тейлор, знавший, с какими неприятностями может столкнуться тот, кто будет прогуливаться по Каиру, словно провинциал, приехавший в Париж, галопом устремился в одну из близлежащих улиц; опасаясь потеряться, мы последовали за ним и в самом деле заметили, что наша европейская одежда привлекает к нам внимание, причем не очень благожелательное; бывают моменты, когда вы догадываетесь об опасности, даже не видя ее, а инстинктивно, благодаря какому-то предчувствию. Особенно заинтересовала служителей Пророка форма морских офицеров. Мы увеличили скорость, задевая турок и арабов, мелькавших в своих ярких одеждах перед нашим ослепленным взором и кричавших нам: «Йамин!» или «Шималь!», то есть «Налево!» или «Направо!», в зависимости от того, какой маневр, по их мнению, нам следовало предпринять, чтобы не сбивать их с неизменно прямого пути, по которому они степенно следовали пешком или верхом. Наконец, после происходившей словно во сне скачки среди причудливых и незнакомых людей, по узким, извилистым улицам, по которым нас заставил следовать г-н Тейлор, поскольку это был кратчайший путь, мы оказались в европейском квартале и остановились у дверей итальянской гостиницы.
Прежде всего мы позаботились пригласить портного; хозяин гостиницы незамедлительно привел его: это был чистокровный турок. Он помог нам выбрать ткани, а затем, достав из кармана штанов шнур с подвешенным на его конце свинцовым грузом, опустил этот груз так, что он оказался на уровне подъема моей ноги, потом приложил шнур к моему плечу и снял показание по меткам на шнуре; то же самое он проделал со всеми остальными и удалился: мерка была снята.
Покончив с этим делом, мы подумали о другом, не менее насущном: поглощенность великими памятными событиями, пришедшими нам на ум, зрелище величественных пейзажей и неумеренное желание поскорее прибыть в Каир заставили нас забыть об обеде, но едва мы оказались у себя в комнатах, где из-за отсутствия необходимой одежды нам предстояло оставаться до вечера, как наши желудки стали настоятельно требовать полагавшуюся им двойную порцию. Эти притязания были настолько справедливыми, что следовало их спешно удовлетворить. Мы позвали хозяина, обрадованные тем, что нашелся человек, с которым можно беседовать без переводчика, и заказали ужин. Уже через полчаса в нашей комнате был по-европейски накрыт обед; признаться, для меня было немалым удовольствием сесть, как полагается христианину, за стол. Однако наша поглощенность вопросами гастрономии не заставила нас забыть о Мухаммеде; мы позвали его из окна, выходившего во двор, и он, приняв приглашение, сел возле нас на полу.
Но если в начале нашей поездки это он смеялся над нами, когда вместо ложки, ножа и вилки мы были вынуждены обходиться исключительно руками, то теперь пришло время нашего торжества; бедняга совершенно растерялся при виде того, как ловко мы манипулируем неизвестными ему предметами. Тем не менее он попытался подражать нам, но, два или три раза уколов губы и десны, вернулся к естественному для него способу, отвергнув ложку, вилку и нож. Роскошь нашей трапезы немало удивила этого араба, привыкшего, как и все его соплеменники, к воздержанности в пище; однако по этому второму пункту он оказался сговорчивее, чем по первому, и съел все до последней крошки, найдя обед весьма вкусным.