По другую сторону Талеба сидел соратник, друг и доверенное лицо Бешары — геркулесовского телосложения араб по имени Арабалла, очень ценимый шейхом и уважаемый остальными своими товарищами, поскольку он был самым сильным в отряде; он первым бросался вперед, если лицо Талеба омрачала какая-нибудь тревога; он последним засыпал, когда по вечерам Бешара рассказывал свои бесконечные истории; и потому Талеб и Бешара чрезвычайно высоко ставили его, ибо он был рукой одного и ухом другого. Единственный, кто после этих трех заслуживает упоминания, это Абдалла, наш повар; он поступил к нам на службу по рекомендации г-на Мсары, утверждавшего, что тот учился своему ремеслу у лучших каирских шеф-поваров. Увы, он был живым укором своим учителям! Невозможно представить себе ту чудовищную бурду, какую этот отравитель готовил для наших трапез.
Мы не станем говорить о Мухаммеде, нашем давнем друге, сопровождавшем нас от Александрии и в этом путешествии также находившемся рядом с нами.
Что же касается остальных арабов, входивших в отряд, то в отношении их умственных способностей сказать особенно нечего, ну а по своим физическим достоинствам это были истинные сыны пустыни — стройные, легкие и гибкие, как змеи, тощие и умеренные в еде и питье, как верблюды. И потому уже при этом первом знакомстве с ними мы поняли, как мало должна была значить для них та уступка, на какую они пошли, возложив на самих себя заботу о своем пропитании: во время этого первого привала об их еде даже речи не было. Решив, что они, подобно нам, поужинали перед тем как покинуть Каир, мы ушли к себе в палатку, не придавая этому больше никакого значения.
Я улегся на ковре, совершенно успокоенный относительно добросовестности наших проводников и, следовательно, безопасности начавшегося путешествия; нас было восемнадцать хорошо вооруженных человек, и мы являли собой достаточно внушительный отряд. Единственным оставшимся у меня поводом для беспокойства был непомерный горб несчастных дромадеров, удержаться на котором больше пяти минут, к тому же без стремян, никоим образом, на мой взгляд, не представлялось возможным; наконец я уснул, пребывая в убеждении, что Господь велик и милосерден.
Проснувшись на рассвете, я бесшумно выскользнул из палатки, вынашивая коварную мысль выбрать для себя самого низкорослого из трех дромадеров. Арабы уже поднялись и седлали своих верблюдов; я подозвал Бешару, которого мне особенно хотелось расположить к себе, и попросил его отвести меня к животным.
Три наших дромадера, подогнув колени, лежали друг возле друга, вытянув шеи, словно змеи, и, пока они находились в таком положении, мне было трудно судить об их росте; я обошел вокруг животных, чтобы лучше рассмотреть их, но Бешара предупредил меня, что не надо слишком близко подходить к ним со стороны головы. Я поинтересовался у него, есть ли в этом какая- нибудь опасность и насколько нрав дромадеров не соответствует тому робкому и томному виду, какой придает особую прелесть их физиономии; Бешара ответил, что порой дромадеры совершенно неожиданно хватают человека за руку или за ногу и ломают их, словно соломинку: один из его товарищей, которого он показал мне, стал во время предыдущего путешествия жертвой подобного происшествия, а за несколько дней до нашего отъезда из Каира какой-то достопочтенный турок, который, не думая ни о чем плохом, покупал на съестном базаре рулон абрикосового мармелада, внезапно был схвачен за тюрбан и поднят над землей. Когда он бездыханным рухнул с высоты, все бросились к нему на помощь, но тотчас же обнаружилось, что верхняя часть его головы — череп и мозг — остались в тюрбане. Впрочем, дромадеры совершают подобные нападения не по злобе и без всякого умысла, а в те исключительные минуты радости или дурного настроения, когда порой и самые спокойные натуры теряют на время душевное равновесие.